Новый босс - Алайна Салах
— Тебе вообще на меня плевать, да? — истерично всхлипывает мама. — Растила тебя столько лет, ночей не спала и вот благодарность. Жалуешься на меня отцу и нос воротишь! Уже все мысли только об Америке и о своем америкашке.
От пренебрежительного «америкашка» из горла вырывается предупредительный рык, но маму на этот раз это не смущает.
— Когда он бросит тебя так же как его отец, не приходи ко мне плакаться! — звонко топает пяткой о паркет. — Наши мужики они, может, собой неказисты и в спортзалах не торчат, зато у них душа наша, русская. У американцев этих менталитет другой, все другое. Ты вот мнение матери ни в грош не ставишь, а зря. Мама всю жизнь дурочка для вас с отцом. А я не дурочка!
— Мам, достаточно сказать, что ты будешь скучать. — концентрирую остатки своего терпения. — Для чего ты все это перед отъездом на меня вываливаешь?
Мама мою примирительную подсказку не принимает. Развернувшись на пятках, всхлипывающим вихрем уносится в сторону кухни, и через секунду возвращается обратно.
— Ты просто не понимаешь, Слава! — вздергивает трясущийся палец вверх. — Когда в сорок с лишним лет твоя единственная дочь взмахивает хвостом и вот так просто бросает тебя… это…Не для этого я тебя растила! Сейчас ты ничего не поймешь…вот свои дети появятся…
Уффф. Ну что же ты наделала, мама Ирина. Привет, парад бушующих гормонов.
— А для чего ты меня растила, мам? — от возмущения выплываю из тряпичной кучи. — Чтобы было кому стакан воды на старости лет подать?
Мама промакивает глаза уголком рубашки и с достоинством поджимает губы.
— Нет, конечно. Но я рассчитывала, что моя дочь будет, по крайней мере, заезжать ко мне раз в неделю, чтобы проведать. И вообще…одно дело знать, что ты рядом, а другое дело когда ты за тысячи километров.
— То есть тебя бы вполне устроило, знай ты, что я брожу где-то рядом несчастной, чем то, что я счастлива, но за тысячи километров от тебя?
Пока мама раздувает ноздри, познавая глубокий когнитивный диссонанс, я беру ее под руку и увлекаю за собой на кухню. Вообще, я бы предпочла обойтись без этого разговора, но, кажется, пришла пора крошке Ире узнать, что Деда Мороза не существует.
— Садись, мам. — сурово распоряжаюсь.
По перекошенному лицу вижу, что она хочет возразить, но в последний момент все же слушается, тихо опускаясь на кухонный табурет.
— Поговорим по душам, мам. — усаживаюсь напротив. — Как взрослые люди, хорошо?
Не дожидаясь ответа, сцепляю пальцы в замок и для пущей убедительности подаюсь вперед.
— Я никогда тебе не говорила об этом, но раз уж зашла речь об эгоизме, считаю нужным расставить все точки над i. Так вот. С тех пор как ты рассталась с отцом, наша квартира превратилась в люкс для новобрачных, в разницей лишь в том, что невеста в номере всегда была одна, а женихи сменялись с периодичностью в полгода. Скажи, мам, ты хотя бы на секунду подумала, каково было четырнадцатилетней мне, обожавшей отца, наблюдать все это? Отвечу сама: мне было больно. А теперь ответь: я хотя бы раз тебя упрекнула в этом? В том, каким образом ты пыталась обрести свое женское счастье?
Мама бледнеет и несколько раз моргает. Знаю, что ей нечего на это ответить. Потому что сожителей у нее была тьма тьмущая, и я действительно ее никогда ни в чем не упрекала.
— Когда ты собралась к Колину в Нью- Йорк, мам, собственное одиночество было последним о чем я беспокоилась, хотя, если ты помнишь, тогда я рассталась с мудилой Сережей.
Мама протестующе раскрывает рот, готовясь сделать мне родительский ата-та за неприличествующее слово, но я ее осекаю:
— Мудак. Мудила. Мудилище. Других слов для того, что он сделал нет, мам. Так что давай не будем по-ханжески крутить носами.
— Так вот, я была счастлива, что ты нашла человека, к которому прониклась настолько серьезными чувствами, что готова переехать на другой конец земного шара. Так почему в ответ я не могу рассчитывать на ту же любезность с твоей стороны?
— Я люблю и хочу уберечь тебя от ошибки, которую сама совершила. — высоким голосом произносит мама, и я не могу не заметить намек на легкую вопросительную интонацию в ее голосе. Словно ей требуется моя подсказка, в том что она отвечает правильно.
— А кто дал тебе право судить, что будет для меня ошибкой, мам? Длинный список твоих неудавшихся отношений дает мне все основания предполагать, что ты в этом далеко не эксперт.
В этот момент у мамы такое лицо, словно ее привязали к столбу и собираются пороть розгами: глаза снова на мокром месте, губа закушена и дрожит. И мне искренне ее жаль, но я все же намерена довести начатое до конца.
— Твое вмешательство привело к тому, что твоя дочь, то есть я, была несчастна целых три недели. Понимаю, ты так зла на отца Гаса, что тебе наплевать на страдания его сына, но все же скажу, что он тоже был несчастен. И я верю, правда, верю, что ты хотела как лучше, но вмешиваться в чужую жизнь, пусть даже это жизнь твоей собственной дочери, эта ты степень ответственности, на которую не имеешь права даже ты, мама.
По щекам мамы катятся слезы, но я не спешу ее утешать. Я и сама нахожусь на взводе: щеки полыхают и сердце колотится как бегуна на дальние дистанции. Дыши, Слава. Тебе сейчас нельзя нервничать.
— Когда ты станешь матерью, ты поймешь. — вместе со слезами выдыхает ничего не значущую фразу мама. — Тогда ты на все взглянешь по-другому.
Ну, раз уж пошла такая пляска…
— Я, в общем-то, на пути к этому, мам. — говорю осторожно.
Мама извлекает зареванное лицо из ладоней и смотрит на меня как индюк на баобаб.
— Ты…в смысле…?
— Я беременна, мам. — не считаю нужным глушить счастливую улыбку. — Тринадцать недель.
Несколько секунд Ирина Сорокина глазеет на меня, не мигая, после чего срывается с места и бросается на шею.
— Слааавка, — выдувает плач Ярославны мне за воротник. — Ты… ох…ты и Гас….Я бабушка… ты все это время… а я…
— Ты будешь очень красивой бабушкой, мам. — говорю первое, что приходит на ум, и на всякий случай успокаивающе похлопываю ее по плечу. Черт знает, может, мама оплакивает свой статус «бабули»
— Я, дура, тебя в России мечтаю оставить, а ты и Гас…у
