Когда поют деревья - Бу Уокер
Какой смысл вообще вылезать из кровати?
Несколько раз Аннализа разговаривала с Томасом по телефону. Эмма уже поправилась и была дома, в полной безопасности. Томас хотел приехать к Аннализе, но она отвечала, что еще не готова. Она знала, он нуждается в ней, однако ничем не могла помочь.
Ей до сих пор снилось по ночам, как мистер Барнс обвиняюще смотрит, бьет и осыпает ее бранью. Когда она наконец рассказала обо всем бабушке, Nonna долго ругалась по-итальянски, взывая к Богу об отмщении.
После недели пропусков школы Nonna строго поговорила с внучкой и велела возвращаться к нормальной жизни.
– Ты только и твердила, как бы поскорее окончить школу, а теперь прячешься в кусты? Нельзя валяться в кровати день-деньской.
– Почему, Nonna? Какой в этом толк?
Не успела Аннализа это сказать, как вспомнила Эмму, которая твердила то же самое. Господи, неужели и она пошла по дорожке отчаяния и безнадежности? Любовь отравляет. Разве можно винить Эмму за то, что она замкнулась в себе и выбрала легкий путь?
Когда Аннализа задала этот вопрос бабушке, та ответила:
– Господь поможет тебе в пути, но ты должна сама сделать первый шаг.
Аннализа задрала одеяло к подбородку.
– И что же за шаг?
– Ты должна встать с кровати.
Как будто это очень просто.
Аннализе понадобилось несколько дней, чтобы принять совет бабушки, однако было понятно, что Nonna права. Сколько дней Аннализа смотрела на краски, кисти и мольберт и представляла, что будет, если взять кисть в руки… Может, рисование станет решением ее проблем?
В конце концов она вылезла из кровати и встала на колени. Сложив руки, она произнесла длинную молитву, прося Бога указать ей путь. Nonna права: нельзя больше лежать в постели. Поднявшись с коленей, Аннализа обернулась к мольберту. Она не знала, что будет рисовать, но надо было с чего-то начать – а какие еще варианты? Хотя весь апрель Аннализа рисовала на улице, пока она была не готова подставлять лицо солнцу и слушать мелодию маминой музыкальной подвески.
Чувствуя, что совершает подвиг, девушка села перед чистым листом бумаги и уставилась на него. Она мечтала очутиться внутри и начать все сначала. Почувствовав желание приступить к делу, Аннализа взяла тюбики с изумрудно-зеленой и черной краской и выдавила на палитру. Взяв широкую плоскую кисть, она обмакнула щетинки в краску, стала смешивать и получила темно-зеленый оттенок цвета зависти.
Удовлетворенная цветом, Аннализа набрала побольше краски и поднесла кисть к мольберту. Она понятия не имела, что будет рисовать, но ей было все равно. Она сделала первый шаг – выбралась из постели. Теперь настало время сделать второй – нанести на бумагу краску. Не используя смывку, Аннализа нарисовала на белом листе длинную темно-зеленую полосу. Она надеялась, что теперь в ней пробудится художница, однако ничего подобного не произошло. Скорее ее старания походили на пустой расход краски – все равно что бессмысленно махать рукой на врага.
Аннализа мазнула еще и еще – она чувствовала себя кораблем с ветром в парусах, но без компаса. Вдруг на нее нахлынула такая сильная печаль, что она махнула кистью, забрызгав бумагу и ковер темной краской. Горло перехватило, словно ее душили, и она стала размахивать кистью, будто сумасшедший Джексон Поллок, осыпая брызгами комнату.
Откуда-то пришло примитивное желание заорать, и Аннализа закричала как дикий зверь, выплескивая с криком и взмахами кисти все скопившееся наружу. Только это был вовсе не прорыв в искусстве – Анализа не пыталась выразить себя путем абстракции – она просто-напросто сходила с ума.
Девушка швырнула кисть, и та полетела через комнату, будто нож, забрызгав кровать и потолок. Пылая от гнева, Аннализа схватила мольберт и швырнула его на пол. Потом смахнула со стола палитру с ядовито-зеленой краской, тюбики и банку с кистями на пол – все в одну кучу – именно такой хаос творился у нее сейчас в душе.
В комнату вбежала Nonna:
– Господи помилуй! Что тут творится?
Аннализа посмотрела на нее взглядом человека, который только что избавился от смирительной рубашки. Она не знала, что сказать, но понимала, что нашла ответ. Искусство и любовь не могут ужиться вместе – у нее больше не было в этом сомнений.
– Ты хочешь со мной порвать? – растерянно спросил Томас.
Они шли по тротуару по соседней с Аннализой улице. Это было на следующий день. Томас попытался взять Аннализу за руку, но она спрятала ладони в карманы своего красного пончо.
Они радовались весне, которая пришла на смену непогоде. Каждый маленький газон зазеленел ярко-зеленым цветом. В садах просыпались к жизни ростки. Какая-то часть Аннализы Манкузо расцветала вместе с ними, словно бутон, которому наконец пришла пора распуститься – или цветок, поднимающийся из пепла.
– Да, – сочувственно глядя на него, ответила она.
Томас пал жертвой – только не Вьетнамской войны, а войны на любовном фронте, как случалось со многими молодыми парами. А еще жертвой борьбы за искусство, потому что Аннализе пришлось принять решение. Когда ее одолевали сомнения, она сразу вспоминала Шэрон Максвелл. Шэрон добилась нынешних успехов лишь благодаря непоколебимой преданности искусству.
Преданность – вот правильное слово. Разумеется, Томас предан ей, и Аннализа предана ему во всем, кроме одного. На самом деле именно из-за этой преданности она отпускала его на свободу, чтобы жизнь любимого не пошла под откос. Пройдет несколько недель или месяцев, и он вернется к привычной жизни, и будет рад, что они расстались.
Но видеть его горе было невыносимо. А что он ожидал услышать от Аннализы, когда она наконец ему позвонит? Хочешь знать, чем я занималась? Всякой ерундой… рисовала, делала уроки… сам понимаешь. Что я думаю про ту историю с Эммой и как отношусь к тому, что твой отец на меня накричал? Какие пустяки. Волнует ли меня твоя драка с отцом? Она уже вылетела у меня из головы. Все отлично. Ты уже собрал чемодан, чтобы ехать в Портленд?
Прошло две недели с попытки самоубийства Эммы, и Аннализа как никогда была уверена в том, что любит Томаса и Эмму до такой степени, что готова поставить их благополучие на первое место. Порвать с Томасом оказалось просто мучительно, но это решение было наилучшим выбором для них троих. Аннализа постоянно напоминала себе, что, если ты кого-то любишь, ты должна его отпустить.
Кроме того, Аннализа эгоистично напоминала себе, что
