Дамы тайного цирка - Констанс Сэйерс
Я думаю, она имеет в виду, что я всегда следую за Эсме, как её тень.
Вчера после представления мы с Эсме сидели бок о бок за одинаковыми туалетными столиками из слоновой кости. Сестра наносила и смывала косметику.
– Кто из нас старше? – спросила я. – Ты или я?
Одна из вещей, о которых я всегда хотела знать, но никогда не спрашивала. Внутри себя я даже не сомневалась, что Эсме знает ответ.
Эсме повернулась ко мне со сдерживаемой улыбкой и набрала в грудь воздуха, как будто оттачивая ответную реплику.
– Я. Как тебе вообще в голову пришло, что ты можешь быть старше?
Эсме смерила меня взглядом в зеркале, подчёркнуто недоумевая от моей очевидной глупости. Она немедленно нашла себе занятие: принялась открывать золотые крышечки богато украшенных хрустальных флаконов, яростно втирать какие-то снадобья в кожу лица и шеи – и финальным аккордом этого косметического ажиотажа нанесла на свои маленькие пухлые губы помаду гранатового оттенка, почти чёрную. Эсме почмокала губами, потёрла ими друг о друга, склонила голову и провела кончиком ногтя над верхней губой, чтобы подправить нечёткую линию.
– Не знаю, почему ты всегда такая противная, – сказала я со вздохом. Я вытаскивала из волос шпильки, затем вытягивала отдельные серебристые пряди и расчёсывала.
Эсме повернулась ко мне. Телесного цвета трико с чёрной сетчатой отделкой не скрывало почти ничего, что было под ним.
– Все отмалчиваются, а я скажу прямо. Знаешь, ты вообще не должна была существовать. Ты как лишняя рука. Ненужная.
Она потянулась к туалетному столику и вручила мне тюбик помады, тонкую металлическую трубку.
– Вот. Тебе надо.
Повернувшись обратно к зеркалу, она кружевным платочком промокнула брови.
– Я даже не знаю, зачем тебе туалетный столик в моей гримёрке. Не то чтобы ты участвуешь в представлении.
Её замечание горько уязвило меня, но я не нашла, что возразить, так что устремила взгляд в зеркало и положила руки на раму, изучая в отражении своё бледное лицо. Эсме не ошиблась. Одна я в цирке не делала ничего особенного – я была «его» дочерью, и всё. Всю свою жизнь – ну, всю жизнь, что я помнила, – сестра бросалась колкостями, намекая, что знает больше. В глубине души я уже почти верила тому, что она говорила: я ничтожество. Неудивительно, что моя участь – прятаться в тенях.
– Всё ещё ничего не помнишь, да? – Эсме расчёсывала шелковистые тёмные волосы, выравнивая контур стрижки по линии подбородка.
Я не ответила, что само по себе было ответом. Самое прискорбное в моей жизни, что у меня не сохранилось никаких воспоминаний о детстве. Сперва мне не приходило в голову, что не все страдают от подобной амнезии. Несколько лет назад я узнала, что даже артисты, отбывающие здесь своё наказание, с теплотой вспоминают детство, даже если эти воспоминания в их голове были размытыми или очевидно переиначенными. Я бы не отказалась даже от таких воспоминаний, но сама я словно бы появилась из закрытой раковины сразу одиннадцатилетней. Первое моё отчётливое воспоминание – именинный торт, многоярусное розовое уродство с надписью «ONZE ANS»[11] между слоями. В тот день я была сбита с толку, не узнавая никого из гостей вокруг праздничного стола. Благодаря какой-то мышечной памяти я поняла, что надо задуть свечи после того, как допоют куплет «Joyeux Anniversaire»[12], но я не сразу откликнулась на имя «Сесиль», словно оно было чужим. Что ещё хуже, я ничего не помнила о девочке с чёрными волосами до подбородка, сидевшей возле меня.
Та же девочка – девушка – сидела рядом сейчас. От её слов, обвивающихся вокруг моей шеи, словно змеи, я не могла дышать. Мысленно я вела учёт всем оскорблениям. У меня не было точки отсчёта в виде собственных воспоминаний, так что меня начали определять её нападки. Эсме была красивой, уверенной, талантливой, я же – никем, существом без прошлого и без цели. Я тяжело сглотнула – мне нечего было терять.
– Брось свои трусливые недомолвки. Просто скажи мне хоть раз. Почему ты помнишь, а я нет?
Я взглянула ей в лицо, готовая к конфликту. По крайней мере я думала, что готова, но её хитрая улыбка вселила в меня страх.
Эта улыбка не продержалась долго – лицо сестры исказилось. Её, как я и думала, раззадорило обвинение в трусости.
– Он решил, что ты недостаточно сильная, потому и забрал твои воспоминания.
Я почувствовала, как мой мир рушится. Её заявление было чистым безумием – и в то же время всему придавало смысл. Причина моей амнезии – не болезнь или увечье. Мои воспоминания – мою жизнь – у меня отняли. Единственное разумное объяснение – что их похитили. И «он» определённо означало нашего Отца. Схватившись за туалетный столик, я с минуту обдумывала эту информацию.
– Почему?
Эсме почти заговорила, но нас прервал громкий зевок с бархатной кушетки: оттуда жирный полосатый кот по имени Геракл пристально следил за движениями хозяйки. Сестра переключилась на кота и начала его гладить, как будто мной можно было заняться в последнюю очередь. Никто бы не догадался, но Геракл отдыхал после собственного представления. Вместе со своим партнёром по арене, Данте, гладким чёрным короткошёрстным котом, они выступали в номере Эсме с кошками. Публика видела, как по арене бегают и прыгают величественный лев и голодная чёрная пантера, и никто бы в жизни не заподозрил, что на самом деле наблюдает за двумя жалкими толстыми домашними котами. По команде Эсме на арене эти двое бросались вперёд и рычали в опасной близости от своей укротительницы. Но как фокусник с картой в рукаве, она полностью создала эту иллюзию. Каждый вечер публика смотрела, затаив дыхание, как она ловко выполняет трюки на арене, не догадываясь, что Эсме манипулирует ими самими.
А теперь она так же манипулировала мной.
– Эсме? Ответь мне!
Она поморщилась, будто от боли.
– По его мнению, ты не вынесешь ужасной правды.
– Какой правды?
Раздался стук. В дверях, сжимая сумочку, стояла Сильви, наша наездница, дочка мадам Плутар. С самой юности она была с нами неразлучна, выступая между нами связующим звеном, а периодически и буфером в наших ссорах. Прекрасно зная нас, Сильви понимала, что сейчас вмешалась в очередную размолвку. Я поняла, что при Сильви Эсме не закончит рассказ. Несмотря на нашу дружбу, сестра относилась к дочери костюмерши как к прислуге и никогда не обсуждала семейные дела в присутствии посторонних.
– Мы опоздаем. Я хочу успеть сегодня в «Кафе
