Между нами. На преодоление - De Ojos Verdes
А потом шум воды стихает.
Но я не двигаюсь. Никак не облегчаю ему задачу.
Мужчина выжимает мои волосы. Берет полотенце, сначала обтирает тело, а в конце закутывает в него шевелюру. Потом накидывает на меня банный халат. И всё это — очень быстро, почти не глядя вниз.
Переносит на руках в комнату, осторожно кладет на кровать и укрывает босые ноги частью покрывала.
— Немного согрелась? — спрашивает полуутвердительно, а я слабо киваю.
И — о, ужас! — Мирон разворачивается и уходит.
Просто уходит, посчитав свою миссию выполненной.
Тихо хлопает дверь.
Я стремительно вскакиваю и в панике за секунду оказываюсь в прихожей.
— Не уходи, — шепчу в пустоту, бессодержательно уставившись на закрытое полотно.
Не верю, что осталась одна.
И снова в считанные мгновения превращаюсь в ледышку. Обессиленно оседаю на пол в паре шагов от коврика «Welcome», зарываясь лицом в махровую ткань на коленях.
И трясусь осиновым листом на ветру.
Мне холодно. Мне дико холодно.
Я не справляюсь. Не могу обуздать, перебороть эти болезненные ощущения.
А ещё — мне страшно. И обидно.
Мирон оставил меня на полпути, не поняв… что согрел только внешнюю оболочку, а источник лютых морозов находится глубоко внутри. И вновь пускает изморозь по венам.
Все потуги оказались напрасными…
И виноват — не ливень.
Коченею по новой в теплой квартире.
— Адель? Эй! — сквозь вату в ушах слышу удивленный голос над головой спустя какое-то время.
Поднимаю лицо, встречая ещё больше осуждения в серых глазах. Сглатываю ком в горле.
Как же я рада видеть этого сурового грубияна!
Сценарий повторяется: я в крепких объятиях, озябшая и продрогшая, переношусь в кровать. И получаю гвоздь программы — Мирон пытается влить в меня принесенный с собой виски прямо из горла. Я послушно приоткрываю губы, чувствую мощный поток терпкой жидкости и захлебываюсь. Такой алкоголь не сравнишь с легкими винами и шампанским, к которым я привыкла. Напиток сразу обжигает горло, стремительно и беспощадно несясь дальше по пищеводу, вызывая рвотный рефлекс. Я зажимаю рот ладонью, выпучив глаза, но этим делаю только хуже. Воздуха чудовищно не хватает, отчего тут же жалею о своем поступке и начинаю жадно сражаться за кислород.
Мужчина умудряется положить кусочек шоколада на мой язык, затем коротко командует:
— Заедай.
Озноб достигает своего пика — теперь меня трясет пуще прежнего, а эпицентр находится в районе солнечного сплетения. Это стык, где схлестнулись царствующий лед и подоспевшее на помощь янтарное пламя. Схлестнулись яро, вынуждая согнуться пополам от накатившего спазма.
Борюсь с ощущениями, стискивая зубы, но Мирон выпрямляет меня и безжалостно заставляет сделать ещё несколько глотков, подбадривая шоколадным ломтиком. А потом ещё. И ещё.
Пока я не прикрываю веки с блаженством, чувствуя плещущееся в организме тепло. Холод окончательно отступает через пару минут. Облегченно выдыхаю и открываю глаза.
Кажется, теперь очередь соседа отогреваться. В отличие от меня, он глотает виски с большим удовольствием и не закусывает.
Я, пусть и медленно, но прихожу в себя и замечаю, что он в другой одежде и пахнет мужским гелем для душа.
Господи, это так логично, что ему тоже нужно было искупаться и переодеться, а я тут устроила… спектакль в одном действии под названием «Мадам Брошкина».
По телу проносится судорога, стоит только воспроизвести мысли, что одолели сознание в его отсутствие. Самые жуткие минуты… накрывшая меня злостная безысходность. Беспросветное одиночество. Кричащее, душащее отчаяние. Сокрушенность. Ненужность никому. Пустота.
Эти черные чувства атакуют меня, подчиняя малодушной истерике.
Я впервые оказываюсь в подобном котловане, из которого не вижу выхода.
Пока не появляется этот мужчина.
Мерзкая стынь, сковавшая внутренности, растворяется под его тяжелым, но внимательным взглядом, мгновенно кутающим в умиротворение. Странным образом рядом с ним — уютно и безопасно. Он спасает из раза в раз.
Я расслабляюсь, обретая признаки жизни, и наблюдаю за тем, как Мирон планомерно приканчивает треть бутылки. И при этом молча смотрит мне в глаза, выявляя малейшие перемены в моем поведении. То, как оттаяла. Как начала дышать ровнее. Как успокоилась, откинувшись на спинку кровати.
А дальше он отставляет виски на пол, и делает то, что взрывает мой привычный мир вдребезги: уверенно и безошибочно находит в недрах шкафа носки, которые тут же натягивает мне на ступни, а потом… вытаскивает фен и принимается сушить мои волосы.
Мои. Волосы. Сушит. Мужчина.
Бережно. Аккуратно. Умеючи.
Я завороженно слежу за ним, отдаюсь приятным ощущениям, что дарят его пальцы, слегка ерошащие пряди в процессе сушки. И совершенно не думаю о том, что без специального ухода для кудрей моя шевелюра превратится в тот самый бум на макаронной фабрике…
Господи.
Сосед, которого я искренне ненавидела месяцы напролет, здесь и сейчас творит нечто из ряда вон выходящее. Слишком невероятное. Волшебное. Невозможное.
Забота, скрытая нежность, защита. Когда я в последний раз испытывала это?..
И главное — он с таким восхищением смотрит на блестящие медные колечки в своих руках, что невольно задерживаю дыхание.
Сложно поверить, что ты — среднестатистическая и непримечательная — можешь нравиться такому роскошному мужчине. Если отбросить все притязания, Мирон ведь действительно роскошный мужчина: высокий, статный, атлетически сложенный и с привлекательными чертами. А его манера держаться с монументальным достоинством в любой ситуации — и вовсе редкость, которая покоряет, бьет восторгом в самое сердце.
Неудивительно, что рядом с таким мужчиной во мне внезапно просыпается острая потребность стать желанной. А не объектом жалости. Некий патетический набат: быть женщиной. И эта потребность отметает абсолютно всё. Выплеснутая в кровь сильнейшим вирусом, она захватывает меня от кончиков волос до самых пальцев ног.
Не даю Мирону завершить начатое. Резко приподнимаюсь на колени, прогибая матрас под собой, и тянусь к нему. Прижимаюсь губами к его губам.
Не поцелуем.
Беззвучной мольбой.
Фен перестает выть. Воцаряется тишина.
— Не надо, Адель, — шевелит своими губами, не отрывая их от моих губ, и мурашки врассыпную бросаются по коже. — Это не то. Ты не хочешь.
— А ты хочешь? — тихо спрашиваю, немного отстраняясь, чтобы заглянуть в мягкую глубину расплавленного металла.
Хочешь меня такую? Бедовую и потерянную? Настоящую. Без прикрас.
Хочешь, как в ту ночь? Или тогда ты был пьян и в трезвом уме такая девушка тебе неинтересна?
Хочешь ли ты меня, Мирон, как только может мужчина хотеть женщину?
Сейчас мне чертовски важно это знать… Будто я умру, если всё иначе.
Сердце сбивается с ритма, когда взгляд Мирона опускается ниже, где на груди
