Градус любви - Кэнди Стайнер
– О, да неужели? – прошипел я и подошел к ней близко-близко. Между нами оставалось всего пару сантиметров, а мое разгоряченное дыхание касалось ее носа. Я посмотрел сверху вниз на потрясенную Руби Грейс. – Хочешь вернуться в «Черную дыру», сесть на моего коня и тереться об меня задницей? Притворяться, что у тебя нет жениха, который явно бы возражал, если бы я стал рассказывать тебе обо всех моих чертовых проблемах?
Она нахмурилась, а ее глаза превратились в две узкие щелочки.
– Иди в задницу, Ноа Беккер.
– О, уж тебе бы этого хотелось. Но не сегодня. – Я с превеликим трудом ухмыльнулся, развернулся на пятках, запихнув руки в карманы, и помчался домой.
Мое поведение уже ни в какие ворота не лезло. Вовсе не так я относился к Руби Грейс, но она попала под горячую руку, а мне нужно было на ком-то выместить злость.
И эта честь выпала ей.
Я услышал за спиной, как она то ли зло выдохнула, то ли рыкнула, но не решился посмотреть в лицо девушке, которой только что нанес оскорбление. Я не мог видеть ни ее злость, ни извиниться за свою. Но я все равно ничем не обязан Руби Грейс. Даже если огорчил ее, какое мне дело?
По пути я выкинул из головы эти мысли, одержимый желанием побыстрее добраться домой, встать под горячий душ, а потом лечь спать.
На сегодня с меня хватит всякой херни.
Глава 7
Руби Грейс
В ту воскресную службу в церкви я соответствовала всем ожиданиям.
Подобающе оделась в солнечно-желтое платье длиной чуть ниже колен, выбранное мамой. Оно облегало талию и расходилось на бедрах, а еще было отделано кружевом, мама дополнила его огромной белой шляпой с желтой лентой под цвет наряда и белыми дизайнерскими туфлями – теми самыми, в которых я попробовала виски в первую неделю по возвращению в город. Волосы я завила и уложила в идеальную прическу, а еще умело нанесла легкий макияж.
Я пришла вовремя, разместилась в третьем ряду, где нравилось сидеть маме, и вела себя как истинная юная леди.
Я улыбалась, пожимала руки прихожанам, пока они, болтая, занимали свои места.
С гордостью и достоинством представляла нашу фамилию, городок и мэра, которого все знали и любили.
И была счастлива.
«Я счастлива», – убеждала я себя снова, снова и снова.
Я та, кто я есть. А рядом моя семья. И это единственное, что должно было занимать мои мысли в это воскресное утро.
Но в груди, где-то посередине, ныло от боли. Я чувствовала непривычную тяжесть, словно находилась в стеклянном ящике и погружалась все глубже в неизведанные воды, втягивая воздух как можно медленнее и пренебрегая ощущением, что скоро глотать будет нечего.
Когда прихожане наконец расселись по своим местам, наш пастор поднялся на трибуну, чтобы начать службу с молитвы. Вскоре мы будем петь и славить Господа, станем свидетелями нескольких крещений, услышим через пастора послание Божье, а потом я буду свободна на весь оставшийся день.
Во всяком случае, на последующий час внимание ко мне немного ослабеет.
Я не осознавала своих чувств, пока Ноа Беккер не заострил на них внимание одним идеально подходящим словом.
«Подавлена».
И с тех пор мне не удавалось избавиться от этого чувства.
Если маме хотелось строить планы, каждый божий день часами напролет продумывать все нюансы свадебной подготовки, то мне хотелось лезть на стены. Лето было в разгаре, а я чувствовала, как воротник платья или рубашки становился все туже по мере того, как дни удлинялись. Становилось легче, только когда звонил Энтони и болтал со мной по ночам. Он помогал выровнять дыхание и выкинуть все тревожные мысли из головы, заверяя, что скоро будет рядом со мной, что поможет, и все будет хорошо, независимо от обстоятельств.
Независимо от обстоятельств мы поженимся через пять недель. А важно было именно это.
Эти разговоры с Энтони, переходящие в веселый смех до поздней ночи, меня спасали.
А, и тот вечер с Ноа.
Но теперь он был омрачен.
Я заметила Ноа сидящим через секцию в первом ряду вместе с братьями и мамой. В прошлое воскресенье я с любопытством наблюдала за ним, улыбаясь и вспоминая наше времяпровождение в «Черной дыре».
А сегодня мне хотелось испепелить его затылок взглядом, как лазерными лучами.
Я хмуро смотрела на его безупречно уложенные волосы, воротник оливково-зеленой рубашки, загорелую шею. Какая же я наивная дурочка – с чего-то удумала, что Ноа Беккер вовсе не такой уж говнюк. Мне показалось, что тем вечером в «Черной дыре» он открылся с приятной стороны: выслушал меня, заметил, что нервничаю, еще до того, как я поняла это сама. И даже сам как будто мне доверился. На протяжении недели я ловила себя на мысли, что вспоминаю ту ночь, думаю, каково это – ехать при свете луны на Тэнке, ощущать спиной тепло мужчины, от которого вовсе не ожидала, что он станет слушать каждое мое слово.
Но все это было просто притворством или игрой по пьянке, или неким способом поиздеваться надо мной.
Когда в среду вечером я столкнулась с Ноа, он показал свое истинное лицо.
Для начала, он чуть не сшиб меня с ног. И, словно этого было мало, наорал и обращался со мной так, будто я просто очередная сплетница, собирающая по городу слухи. А потом фактически обвинил в том, что я хочу изменить своему жениху. После этих слов я поняла одно.
С Ноа Беккером покончено. Я не хочу с ним больше общаться.
Но желание двинуть ему по башке никуда не исчезло.
Я все так же смотрела на его макушку, когда вдруг услышала, как пастор произнес мое имя.
Прихожане стали хлопать, а я заморгала и перевела взгляд на помост. Сердце забилось чаще, пока я пыталась понять, услышала ли хоть слово из того, что только что сказали.
– Встань, – хлопая и улыбаясь, вполголоса велела мама.
Я поднялась и заправила за ухо прядь волос, как можно теплее улыбнувшись пастору.
– А вот и она, – протянув руки, сказал он.
Пастор Моррис служил пастором баптистской церкви Стратфорда еще до моего рождения. Он был хорошим человеком: среднего роста и с выпирающим животом от выпечки, с помощью которой в церкви устраивали сбор пожертвований. Кожа у него была белой словно снег, а в волосах, которые он красил в черный цвет, как в молодости, теперь пробивалась седина.
– Руби Грейс, – сказал он и покачал
