Порочный красный - Таррин Фишер
– Так она быстрее срыгивает, – говорю я ему, повторяя движения Сэма. Ребенок подыгрывает мне и громко рыгает уже через несколько секунд после того, как я хлопаю ее по спинке. Я снова кладу ее на сгиб локтя и беру ее бутылочку.
И мило улыбаюсь ему.
Давай, ублюдок. Прости меня.
Я скармливаю ей остаток молока и повторяю мой трюк со срыгиванием.
– Ты хочешь положить ее обратно или это сделаю я?
Он берет ее у меня, но на этот раз смотрит мне в глаза одну… две… три секунды.
ГОЛ!
Пока он укладывает ее, я бегу наверх, чтобы надеть что-нибудь сексуальное. Я так нервничаю, когда возвращаюсь на кухню, что открываю пакет замороженной брокколи и запихиваю горсть в рот.
На мне надета черная ночная рубашка. Это не навязчивость. Я не хочу, чтобы Калеб знал, что я пытаюсь заняться с ним примирительным сексом. Я разгуливаю по кухне, пока не слышу, что он начинает спускаться. Я сразу же начинаю заново мыть бутылочки, уже вымытые Сэмом. Я слышу, как он останавливается в дверях у меня за спиной, и улыбаюсь, зная, что он смотрит на меня.
Когда он переходит в гостиную, я иду за ним. Когда он садится на диван, я опускаюсь рядом с ним.
– Это не повторится. Мне было трудно установить связь с ней. Но теперь все стало намного лучше. Ты должен верить мне.
Он кивает. Я вижу, что не убедила его, но он одумается. Я поиграю в любящую мамочку, и скоро он опять будет смотреть на меня, как прежде. Я целую его в шею.
– Нет, Леа.
Я отшатываюсь, сощурив глаза. Ну и кто теперь использует секс как оружие?
– Я хочу попросить прощения. – Я надуваю губы, но на его лице отражается только раздражение.
– Тогда попроси прощения у Эстеллы. – Он встает и уходит. Я плюхаюсь на спину и смотрю в потолок. Он отверг меня. Случалось ли такое со мной прежде? Я такого не помню. Это выходит из-под контроля.
Мне хочется кому-нибудь позвонить – кому-то из моих подруг… моей сестре. Мне надо с кем-то поговорить о том, что произошло, прояснить этот вопрос. Я беру свой телефон и прокручиваю контакты. Дойдя до имени Катин, я делаю паузу. Она бы слушала меня вполуха, и уже через пять минут мы говорили бы о ней самой. Я продолжаю листать контакты. Когда я дохожу до Корт, мое сердце начинает стучать часто и гулко. Корт! Я набираю ее номер, но прежде чем соединение проходит, обрываю звонок.
Глава 10
Прошлое
Я помню, как в годы моего детства воздух летом был таким влажным и густым, что ощущение было такое, будто ты вдыхаешь в суп. В нашем большом доме мы с сестрой не находили себе места и носились по нему друг за другом, вопя, пока не навлекали на себя неприятности.
Рассердившись, моя мать отправляла нас вон из дома с нашей няней Маттией, пока сама она отдыхала. Чтобы найти нам занятие, Маттия часто водила нас в однодолларовый магазин, и мы с Кортни, поскольку нам в основном покупали вещи в скучных бутиках, дивились тому, что можно оказаться в магазине, где любой товар можно купить за доллар. Она покупала нам цветные мелки для рисования, скакалки, хула-хупы и, разумеется, наши любимые мыльные пузыри.
Маттия всегда оставляла их напоследок. Она делала вид, будто забыла большую розовую коробку с ними в магазине, и мы начинали дуться и вздыхать. Но в последнюю минуту она доставала ее из-за спины, и мы принимались прыгать и хлопать в ладоши, как будто это было так умно с ее стороны. Мы называли эти шарики «полыми планетами», и наша игра состояла в том, чтобы проколоть как можно больше таких планет прежде, чем они лопнут сами, чтобы их обрывки полетели на Землю.
Маттия становилась под дерево, чтобы находиться в тени, и надувала их для нас. От этой игры наши ноги все время были тогда покрыты синяками – дело было в том, что мы ставили друг другу подножки, поскольку каждая из нас старалась первой добежать до полых планет. Мы мчались так быстро, что, по словам Маттии, становились похожи на размытые пятна. Она называла нас Рыжиком и Вороненком из-за цвета наших волос. В конце игры мы подводили итог – кто из нас проколол сколько шариков. Двадцать семь у Рыжика, двадцать два у Вороненка, объявляла наша няня.
Затем мы возвращались в дом, хромая и потирая наши усеянные синяками ноги.
Моя мать терпеть не могла эти синяки и заставляла нас надевать колготки, чтобы прикрыть их. Моя мать терпеть не могла большую часть того, что было присуще мне – колтуны в моих волосах после ванны, цвет моих волос, то, как я жевала, то, как я смеялась, по ее мнению, слишком громко, то, как я проводила ногтями по своему большому пальцу, когда мне грозило наказание.
Если бы тогда или сейчас кто-то спросил меня, что ей нравится во мне, я бы не смогла ничего назвать. Я могла бы сказать только одно – мое детство состояло из прохладного прикосновения мыльных пузырей к моей коже, из нашего с Кортни смеха и вдыхания воздуха, густого, как суп. И из объятий Маттии, которая обнимала меня, чтобы компенсировать резкие слова моей холодной матери.
* * *
Моя мать любила мою сестру. Моя сестра была достойна любви. Я помню, как я как-то застала их врасплох, когда она расчесывала Кортни волосы после ванны. Она рассказывала Кортни историю из своего собственного детства. Кортни хихикала, и моя мать смеялась вместе с ней.
– Если бы мы с тобой росли вместе, то были бы хорошими подругами. Ты похожа на меня, когда я была в твоем возрасте. – Я села на край ванны, чтобы наблюдать за ними.
– А как насчет Джо? – спросила Кортни, посмотрев на меня со щербатой улыбкой – у нее не хватало двух передних зубов. – Вы с ней тоже были бы хорошими подругами?
Впечатление было такое, что до того, как Кортни назвала мое имя, она вообще не замечала, что я тоже здесь. Она медленно заморгала, глядя на меня, и улыбнулась своей младшей дочери.
– О, ты же знаешь Джоанну и ее книги. У нее бы не нашлось времени, чтобы играть с нами, ведь она все время читает.
Мне хотелось сказать
