Самая холодная зима - Бриттани Ш. Черри

Нельсон вёл себя как рок-звезда, а с виду походил на игрока в американский футбол – непринуждённо крутой и непринуждённо гигантский. Нельсон был ростом шесть футов четыре дюйма и весом не менее двухсот девяноста фунтов. Хотя он не был пухлым. Он был весь в мускулах. Нельсон поднял меня с пола, как будто это было проще простого. Следующей на моём пути оказалась его жена Джой. Джой была красивой темнокожей женщиной, покрытой чернилами с головы до ног. У неё были яркие седые волосы и выбритые виски. Она всегда носила каблуки высотой не менее пяти дюймов – и всё же была ниже мужа.

Я почти считала их своими тётей и дядей. Папа называл их «любовью до гроба». Нельсон и Джой поддерживали нас в самые мрачные времена, и я, честно говоря, не думаю, что мы бы справились, если бы не их свет и забота.

Харпер обнял меня следующим. Ему было за шестьдесят, и его знали как одного из лучших татуировщиков в мире. Люди прилетали со всех уголков света, чтобы стать клиентами Харпера. Он был крутым, спокойным человеком, соприкасающимся с энергией и Вселенной. Иногда, если он чувствовал, что человек нервничает перед нанесением татуировки, то доставал колоду карт Таро и раскладывал их, а затем проводил быстрый сеанс рейки-терапии. Мы называли его нашим гуру-хиппи.

– Светлый привет, наша любимая.

Харпер улыбнулся и обнял меня. Он обнимал крепче всех, так, будто всю жизнь ждал момента объятия; от такого приветствия человек таял.

Дальше был Коул – тусовщик. Он уже разменял четвертый десяток, но всё ещё веселился так, словно ему только что исполнился двадцать один год. Коул был покрыт пирсингом, последним был «укус дельфина», прямо под нижней губой. Стройный, с лохматыми светлыми волосами и зелёными глазами, которые радостно сверкали, – я никогда не видела, чтобы у него был плохой день. Коул был человеком, который жил ради острых ощущений. Никого не удивило, что он вышел вперёд, держа поднос с шотами.

– Двадцать, чёрт возьми, один!

Коул прокричал это, не вынимая изо рта праздничную дуделку.

– С днём рождения, ковбойша, – сказал он, ставя поднос на стол и целуя меня в лоб.

И наконец был папа – лучший папа на свете.

– С днём рождения, принцесса, – сказал он, обнимая меня. – Я не могу поверить, что ты уже такая взрослая.

Он несколько раз поцеловал меня в лоб.

Мы с отцом были очень похожи. Не считая татуировок. В течение многих лет он предлагал набить мне что-нибудь, но я всё ещё не была готова. Быть может, однажды. В один прекрасный день.

Папа был красивым мужчиной. Когда он смеялся, а делал он это очень часто, на его щеках появлялись ямочки. У меня были такие же. У меня были и его карие глаза, и широкая улыбка. Ростом он был шесть футов два дюйма, и у него была лысая блестящая голова, которую все любили потирать на удачу.

– Я думал, что твой парень тоже приедет, – удивлённо сказал папа.

Я сморщила нос:

– Скажем так, не вышло, и я надеюсь, что больше никогда его не увижу.

Папа прищурился, раздумывая, стоит ли спрашивать подробности, но затем пожал плечами:

– Хорошо. У него были дерьмовые татуировки.

Я улыбнулась:

– Худшие из худших.

– Шоты! – крикнул Коул, сунув один мне в руку.

Я засмеялась.

– Хорошо, но мы не будем буйствовать. В понедельник у меня важный день, и я не должна переходить черту, – предупредила я.

Коул отмахнулся от меня:

– Это твой двадцать первый день рождения. Дай себе волю.

Если бы он только знал, какой свободной я была накануне вечером. От одной мысли об этом мои щёки вспыхнули.

– Не волнуйся, лютик, – сказал папа. – Я позабочусь о тебе.

Собравшиеся выглядели настолько радостными, что я не могла их подвести.

Кроме того, разве может быть что-то хуже волшебного пунша?

Я приняла шот от Коула, мы чокнулись и опрокинули рюмки.

– О боже! – вскрикнула я.

Хуже. Намного-намного хуже волшебного пунша.

Харпер хихикнул и похлопал меня по спине:

– Позволь приготовить тебе настоящий напиток. Тот, после которого не захочется блевать. Поверь мне. Это говорит человек, ненавидящий вкус алкоголя.

«На Харпера уповаю!»

Он приготовил мне напиток, и это был настоящий волшебный пунш, потому что я не могла сказать, что в нём есть хоть капля алкоголя.

Я пила коктейль за коктейлем, как моряк. Мы весь день включали музыку, танцуя в салоне, ощущая полную свободу. Я не знала, что могу пить так много, пока не выпила слишком много, и следующим, что я помнила, было наступление субботнего вечера. Я обнимала унитаз, пока отец держал мне волосы.

– Я чувствую себя мёртвой, – сказала я после того, как меня вырвало в третий раз.

Похмелье, которое, как мне казалось, я пропустила субботним утром, очень любезно встретилось со мной в субботу вечером.

Папа хмыкнул:

– Я помню своё первое похмелье. Мне было четырнадцать, и меня вырвало в любимую пару туфель отца.

– Четырнадцать?! – ахнула я.

– Не все были такими хорошими детьми, как ты, принцесса. Некоторые из нас изо дня в день делали неправильный выбор.

– Я больше никогда не буду пить, – простонала я, прислонившись к ванне.

Папа сел рядом, и я положила голову ему на плечо.

– Так все говорят, когда им плохо от выпивки. Но потом, что ты думаешь? Наступает ещё одна ночь, которую нужно забыть, и цикл повторяется.

– Нет, – поклялась я. – С меня хватит.

Он поцеловал меня в лоб.

– Прими душ и надень пижаму. Ты пахнешь как задница. Я приготовлю тебе немного попкорна, чтобы успокоить желудок. Ты сегодня мало поела.

Он заставил меня принять стоячее положение.

– Как насчёт «Тако Белл»? Это немного облегчит похмелье.

Глава 4

Майло

Когда мама была рядом, дом был полон смеха и света. Каждое утро она танцевала на кухне под громкую музыку, готовя мне завтрак перед школой. И это никогда не был простой завтрак. На столе дожидалось нечто особенное: свежеиспечённые кексы, фриттата или ещё какая-нибудь ерунда.

Мама заваривала самую большую чашку кофе, выпивала почти весь, а потом пыталась увлечь меня танцами. Я никогда не танцевал, поскольку я совсем не был жаворонком. Эта черта досталась мне от отца.

Я не осознавал, насколько воспринимал всё как должное, пока те дни не исчезли. Ещё мне не нравилось, что они исчезли быстро. Когда мама заболела, музыка уже никогда не играла так громко, как раньше. Потом и танцы стали более размеренными. Наконец,