О чём молчит Ласточка - Катерина Сильванова
Мама, ещё более бледная, чем полчаса назад, принялась расспрашивать его о Юре. Её интересовало всё: от самого их знакомства и встречи спустя двадцать лет до расставания несколько дней назад. Она попросила показать фотографию, Володя согласился. Решил, что демонстрировать совместные снимки, а тем более те, где они в обнимку, пока не стоит. Принялся искать на телефоне портретные, где Юра один. С сожалением пролистнул любимое фото с поцелуем на кровати. Затем ещё одно, тоже хорошее, из гей-клуба, где Юра выглядел особенно обольстительно — в узких клетчатых брюках и приталенной чёрной рубашке, он смотрел в упор, лукаво улыбаясь. Последнее фото Володя не стал показывать не из-за Юры, а из-за окружения — на заднем фоне застыл го-го танцор в золотистых стрингах.
Наконец выбрав несколько, Володя протянул ей телефон.
— Вот он мой Юра — смотри. — В первую очередь показал концертный снимок, где Юра стоял во фраке в окружении оркестра, затем один из последних — где он сидел на корточках во дворе Володиного дома и обнимал Герду.
— А есть фотографии, где вы вместе? — спросила она.
Володя соврал, что нет. Маме нужно было смириться и привыкнуть, ведь эта правда всё же далась ей не так легко. Володя видел это по грустным глазам, дрожащим рукам, бледности и выпитому, помимо пустырника, валидолу.
Разглядывая концертную фотографию Юры, мама вздохнула:
— Раз ты его любишь, то и я изо всех сил постараюсь его полюбить. Надеюсь, ты станешь добрее и мягче. Хотя я и так вижу, что уже стал. А что до памяти отца, не вини себя, ты сделал что мог, а он… он уже ничего не узнает.
— Брагинский узнал, — мрачно признался Володя.
— Так вот что за личная ссора, ясно… — кивнула мама. — Ну, в сущности, это не его дело. Но если помириться с ним возможно, лучше помирись. Эмоции — это важно, но ты всегда был умнее Димы, как и многих других. Не изменяй себе.
— Я подумаю над этим, — кивнул Володя, согласившись с ней как минимум в том, что рубить с плеча не стоило.
Собираясь домой, Володя написал сообщение Брагинскому:
«Я не подпишу твоё заявление. Оставайся работать. Уволюсь я».
Брагинский тут же перезвонил. Разговор вышел не самым приятным: не таким горячим, чтобы скатиться в ругань, а наоборот — холодным, полным обоюдного презрения. Они не хотели друг друга видеть, поэтому решили сократить общение до минимума. В итоге договорились, что в фирме останутся оба, а общаться будут преимущественно по телефону, в письмах и по скайпу. Главное, чтобы не с глазу на глаз, но если придётся — то только по делу. А там, кто знает, может, Володя остынет. Может, остынет Брагинский.
Провожая Володю, мама поцеловала его в щёку, но не отпустила. По старой привычке, принялась гладить по плечам — она делала так, когда собиралась сказать нечто неприятное.
— Ну, говори уже, мам, — поторопил Володя.
Она посмотрела ему в глаза и призналась:
— Я не рада, что ты такой. Но я рада, что ты не один, что у тебя есть твой Юра. И что нам с тобой наконец удалось поговорить начистоту. Я столько лет винила себя за твоё одиночество!
— При чём здесь ты? — удивился Володя.
— Думала, что давлю на тебя и заставляю поступать не по велению сердца. — Мама тяжело вздохнула.
Володя закатил глаза, крепко обнял её и звонко поцеловал в щёку. Мама засмеялась.
Выйдя из подъезда, Володя обернулся на окна родительской квартиры, окна его первого дома в Украине. Мама провожала взглядом и махала рукой. Володя улыбнулся в ответ и спустился во двор.
Его охватило непривычное ощущение лёгкости и свободы. Будто он избавился от тяжеленного камня на шее и теперь мог взлететь. Оранжевое закатное солнце пылало так, что Володя сощурился, набрал полную грудь воздуха и с наслаждением выдохнул.
Вокруг витал лёгкий аромат сирени. Он напомнил Володе тот вечер, когда случился их первый поцелуй с Юрой. Когда случился его, Володин, первый в жизни поцелуй — обжигающий, заставляющий сердце грохотать в висках.
Он не спеша шёл к машине, а в памяти, как кадры кинохроники, вспыхивали картинки.
Лагерный театр, тишина, запах пыли и другой поцелуй — волнительный, в темноте. Затем ещё один — трепетный и тайный, в прохладе ночи. Затем смелый — в бликах солнечных лучей, в кружеве теней от ивовой листвы. И ещё один поцелуй — солёный от слёз, до сих пор отдающийся болью в груди. А после него Володю ждал лишь мрак одиночества.
Непроглядный. Будто полярная ночь, он длился так долго, что Володя успел забыть, что может быть по-другому. Лишь редкие вспышки мерцали в этой темноте — звёздочка Света и спутник Игорь. Но их свет был до того непостоянный и слабый, что они, захлёбываясь во мраке космоса, лишь подчёркивали, насколько он чёрен.
Но вдруг спустя многие годы взошло солнце. Ослеплённый им, Володя стоял на коленях в уютном кабинете в Германии у ног Юры и целовал его. Снова целовал.
Вспомнился Юрин дом. Какой он маленький, тесный, но уютный. Как им было хорошо там вместе, каким волшебным был его отпуск. Володя поймал себя на мысли, что ему хочется туда вернуться. Но надолго ли? Снова на пару недель? В их немецкую сказку Володе хотелось бы вернуться навсегда и до конца жизни проживать её день за днём. Но разве возможно уехать в Германию навсегда? Володя уже думал об этом и понял, что, оставшись там, потеряет слишком много. Но что именно?
Размышляя над этим в прошлый раз, Володя думал, что потеряет друзей. Он думал, что друзья у него были, но время расставило всё по своим местам. Ирина и Женя могли считаться кем угодно: ниточками прошлого, приятелями вроде Юриных, с которыми хорошо сходить на барбекю. Но уж точно не друзьями. Как говорят — друг познаётся в беде? По иронии, Женя ему помог: упростил задачу, доказав своим поведением, что счастье друга не имеет для него никакой ценности, а значит, Володя ему никто. Что ж, это взаимно.
У Юры, может быть, тоже нет близких друзей, но все его знакомые
