Эгоист
Громов усмехнулся.
– Это я уже понял. И я вовсе не ослеплён своей любовью к сыну, поэтому вижу, что он за человек и без твоих комментариев.
– Почему вы простили отца?
Он на пару минут задумался.
– А что изменил бы мой гнев или ненависть? Кира вряд ли бы вернулась ко мне, да и Никиту мне навещать не запрещали. Правда, и ему не сказали о том, что я его отец...
– То есть, он не в курсе? – Мои брови поползли вверх.
Я припомнил, что Громов и правда иногда появлялся в нашем доме «обсудить дела» с отцом, но тогда даже представить не мог настоящую причину его визитов.
– Я собирался рассказать ему об этом в день его восемнадцатилетия, но он был так привязан к тебе и твоему отцу, что я решил ещё немного подождать.
Поразительная чуткость...
– А потом этот идиот слетел с катушек... – подсказал я.
Громов кивнул и отвернулся к окну, а я попытался представить, что он сейчас чувствует. Его единственный сын рос и воспитывался чужим человеком вдали от родного отца и лучшие годы подарил Романову-старшему. Теперь же, когда Громову ничто не мешает раскрыть карты, Никита пустился во все тяжкие, оставив Грому возможность обрести долгожданное отцовство в отношении неблагодарного ублюдка. Да и самому Громову смотреть на моральное разложение сына было как серпом по яйцам.
В общем, этот урод покалечил жизни большему количеству людей, чем я себе представлял изначально.
– Но я намерен всё исправить, – неожиданно произнёс мой собеседник. – Когда узнаю, что именно связывает моего сына с Черским, и каким способом в руки последнего попали акции твоего отца, я позабочусь о том, чтобы Никита вспоминал время отсидки как лучшие годы своей жизни. Это я тебе обещаю.
Хоть в этой ситуации не было ничего смешного, я не смог сдержаться от ухмылки: моему отцу можно было поучиться у Громова методам воспитания.
– Могу я вам чем-то помочь?
Он окинул меня скептическим взглядом.
– Знаю, что твоя семья через многое прошла, но речь идёт о моём сыне, так что я сам разберусь со всем этим. У меня к тебе только одна просьба: если он вдруг появиться в поле твоего зрения, не говори ему обо мне и о том, что я собираюсь основательно копнуть под Черского. О том, что он мой сын, я расскажу сам, когда всё закончится, а об Артёме ему вообще знать не положено.
Я понимающе кивнул. О том, что при встрече с Никитой вместо слов я собираюсь использовать... ну не знаю... биту или, к примеру, кусок арматуры, я благоразумно умолчал, ибо меньше знаешь – крепче спишь.
Прокатившись пару раз вокруг центра города, Громов высадил меня у родительской компании, где меня ждала собственная машина, и «на всякий пожарный» вручил свою визитку. Часы показывали без четверти три, когда я, наконец, уселся за руль и двинул в сторону дома.
О том, что я так и не включил телефон, вспомнил уже дома, когда парковал свою «семейную» машину. Едва гаджет ожил, как на него обрушился целый шквал сообщений, причём ото всех: от Ксюши, парней и родителей. Оповещение о восемнадцати пропущенных звонках услужливо подсказало, что меня буквально потеряли. Но мне было плевать на всех, кроме одного человека: парни могут и подождать, а разговаривать с родителями я ещё не был готов, потому что не успел остыть. В общем-то, именно поэтому я и направился на поиски Ксюши.
Чувствуя себя вором в собственном доме, я тихо прошмыгнул в своё крыло и направился прямиком в спальню, на ходу стаскивая пиджак и представляя, как крепко обниму свою малышку. Однако ни в спальне, ни в душе, ни на балконе девушки не обнаружил. Спустился на кухню – снова пусто. Я даже в бильярдную заглянул, но помещение встретило меня пугающей тишиной. На всякий случай проверил сообщения, но нет: судя по «отчётам» парней и последней смс-ке самой Ксюши, девушка никуда не собиралась и должна была быть в доме. Я уже собирался спросить у родителей, куда подевалась моя невеста, когда внезапно замер у двери, на которой уже пятый год висел толстый амбарный замок.
Комната старшего брата.
А замер я потому, что этот самый замок на двери отсутствовал. И сняла его явно не Ксюша. Разве что у неё была отмычка, но это вряд ли.
Одеревеневшей рукой я медленно прокрутил ручку, ожидая увидеть там рыдающую мать в обнимку с вещами непутёвого сына, и толкнул дверь.
То, что предстало перед моими глазами, будет до конца жизни преследовать меня в кошмарах и усилит над Ксюшей мою гиперопеку с нотками параноидальной маниакальности.
Перевёрнутые, опрокинутые вверх дном и поломанные вещи я отметил лишь краем сознания; всё моё внимание было приковано к девушке, привязанной к кровати с заклеенным ртом, которая отчаянно сопротивлялась, и брату, пытавшемуся содрать с неё одежду. Неподдельный ужас и злость плескались в глазах моей малышки, когда она повернула голову в мою сторону. Я едва мог рассмотреть её лицо сквозь призму ярости, которая кровавой плёнкой заволокла взор. В этот самый момент я впервые ощутил какую-то первобытную потребность пролить чью-то кровь.
