Ангел для грешника
Глеб.
Старуха ушла, а я пошел искать дрова. На улице, несмотря на лето было прохладно. Вчера целый день лил дождь, и сейчас воздух был пропитан утренней свежестью. Растопить старую печь оказалось не так просто. Дрова упорно не хотели загораться, сколько бы я не мучился. Хорошо, что в кармане завалялась зажигалка, иначе бы даже пытаться не стал. Добывать огонь какими-то нетрадиционными способами я точно не умею. В итоге мне все-таки удалось подпалить хворост, только стало еще хуже. Потому что дым весь пошел прямо в комнату. В этот момент вернулась старуха.
- Ты что творишь, окаянный! Кто ж так печь топит! Надо ж золу почистить и задвижки открыть. Отойди, недоразумение городское!
Точно. Сейчас я себя так и ощущаю, поэтому не пытаюсь препираться со старухой, но про себя решаю, что если она попадет в город, я ей это припомню. Отправлю в душевую кабинку, например.
От воспоминаний, как облилась Мила, на душе теплеет. Бросаю взгляд на мою девочку. Она все так же тиха и бледна, лежит неподвижно на полу на импровизированной постели. Подхожу к ней, поправляю плед. Похоже, девочка никак не может согреться. Руки у нее по-прежнему ледяные, а я даже дрова не смог разжечь. Да, к деревенской жизни, как и говорил, я совершенно не приспособлен, но ради Милы готов потерпеть.
Баба Авдотья быстро справляется с печкой. Дрова весело трещат, дым перестает валить из всех щелей, тянет приятным теплом.
- Пойди, воды принеси из колодца. Это хоть сможешь? Колодец за домом, только не свались в него! Ведро я из сарая принесла. На крыльце стоит.
- Попробую не свалиться, - огрызаюсь я.
Вот ведьма старая, привязалась!
С колодцем все получилось почти хорошо. Воды мне раздобыть удалось. Правда, ведро оказалось дырявым, поэтому до дома я донес только половину. Баба Авдотья глянула на меня с усмешкой, но промолчала. Перелила воду в старый чугунный котелок и поставила на огонь. Уже через десять минут комната наполнилась запахом каких-то трав.
До вечера мы наводили порядок в избе, баба Авдотья меня не жалела. Заставила вытирать пыль, чинить табуретку, рубить дрова старым тупым топором, найденным в сарае, при этом постоянно подкалывала, ворчала. Много «лестных» эпитетов я наслушался. Что сказать, раньше она больше молчала, а сейчас прямо разговорилась.
Я ощущал себя не в своей тарелке. Точнее не так. Я себя вообще едва ощущал. За последние дни жизнь меня кидала из одной передряги в другую. Но я не уставал повторять в своей голове, что это ерунда. Главное - Мила жива, а ради нее я готов на все. Рубить дрова, терпеть временные неудобства и ворчание старухи - это такие мелочи, на которые не стоит даже обращать внимание. Главная задача - поднять Милу на ноги.
Пока девочка вызывала все еще сильное беспокойство. Старухе хотелось верить, тем более, в лечении она разбиралась неплохо, мне ли не знать, но все же я больше склонялся к тому, что Милу нужно определить в больницу. Только слова бабы Авдотьи о силах леса и опасности города для Милы останавливали.
Поэтому пока приходится довериться старой ведьме.
Сейчас она ушла куда-то. Ее не было уже достаточно долго. Вдруг Мила заметалась на своей импровизированной постели. Я бросился к ней.
- Мила, все хорошо.
- Глеб, - она снова открыла глаза, как только нашла меня взглядом, сразу успокоилась.
- Я здесь, маленькая, все хорошо.
Вспомнил слова старухи, что Миле нужно горячее. Налил в железную кружку травяной чай, поднес к ее губам.
- Попей, моя хорошая, давай.
С трудом Мила сделала несколько глотков и снова закрыла глаза, как будто потратила последние силы на такое простое действие.
- Умница, - глажу ее по щеке, сердце сжимается от беспокойства.
Не знаю, как помочь ей, как передать частичку тех самых недостающих сил, чтобы девочке полегчало, поэтому просто стараюсь говорить с ней, подбадривать.
- А помнишь, как ты вот также поила меня? Тогда я тоже не мог даже голову сам поднять, - она слабо улыбается, я продолжаю, - мне было так паршиво, было одно желание - сдохнуть. Ни пить, ни есть не хотелось. Но из твоих рук я бы что угодно принял. Поэтому давай, милая, ради меня. Давай еще попьем. Тебе нужно. Давай.
Снова приподнимаю девочку, поддерживаю голову, уговариваю сделать еще несколько глотков.
- Вот так. Хорошо. Скоро ты поправишься.
Только беспокойство не отпускает. Мила очень бледная, и сил у нее действительно нет. Точно сказала баба Авдотья, все мне отдала, себе ничего не оставила. Снова страх берет, снова мысли в голову лезут, что надо Миле в больницу. Только как туда попасть?
В лесу я ориентируюсь хреново, дорогу найду едва ли. Телефон у меня сел и сейчас валяется в кармане бесполезным куском пластика. Да и сети сто пудов нет. Но выбираться как-то надо будет по-любому. Здесь нет ни условий, ни еды. Хотя бабу Авдотью это, похоже, не парит. Она уже насобирала грибов, сварила вполне съедобный суп. Но долго на такой похлебке мы не протянем.
Мила снова засыпает в моих руках. Меня тоже клонит в сон, но нельзя поддаваться искушению. Я постоянно прислушиваюсь к ее дыханию, безумно боюсь, что все будет как тогда. Усну, а когда очнусь, в руках окажется ее бездыханное тело.
Поэтому я продолжаю перебирать в голове мысли. А мысли мои одна тревожнее другой. Будущее снова похоже на неопределенную мутную дымку.
Что сейчас происходит в деревне? Успокоилась ли толпа больных фанатичных уродов? Поверила ли в нашу смерть? И если так, что сейчас с Палычем? Он ведь должен был утром приехать на похороны?
Вопросов много, ответов нет. Еще один - как нам жить, если в деревне Миле опасно, но, если верить старой ведьме, город опаснее вдвойне? Странно все и непонятно.
Тем временем возвращается баба Авдотья. На улице уже темно.
- Собирайся, поднимай Милу и пойдем!
- Куда? - не понимаю я.
- Куда надо! Давай! Меньше вопросов, больше дела!
- Баба Авдотья, ты сдурела? Ночь на дворе!
