Право на одиночество
– Можно что-то сделать, чтобы не заводить уголовное дело? Ни на этого человека, ни на его… заказчицу?
Громов, кажется, потерял дар речи. Пётр Алексеевич просто обалдел. Полицейские удивлённо переглянулись. А вот Королёв… он сначала побледнел, затем покраснел и, подойдя ко мне, взял меня за руку.
– Вы уверены, Наталья Владимировна? – спросил он, сжимая мои пальцы.
– На все сто, – ответила я, поморщившись. В любой другой день я не обратила бы внимание на это рукопожатие, но сегодня оно причинило мне боль.
– Сергей! – сказал Громов, подходя ближе к нам. – Осторожнее, ей же больно.
– Извините, – Королёв кивнул и обернулся к полицейским. – Вы слышали предложение Натальи Владимировны. Что мы можем сделать? Прошу вас, любые суммы, только давайте обойдёмся без уголовного дела.
Один из полицейских – только сейчас я поняла, что он был у них главным, – пожал плечами:
– Ну, давайте обойдёмся.
– Сергей Борисович! – воскликнула я. Королёв обернулся. Я посмотрела на своего «насильника».
– Учитывая обстоятельства… я считаю, мы должны помочь этому человеку вылечить дочку. Полагаю, Марина Ивановна… – от упоминания этого имени почти все присутствующие вздрогнули, – …пожертвует свою зарплату на пользу бедным. Как вы думаете?
Генеральный просто кивнул. Кажется, у него кончились цензурные слова. И у «насильника» они тоже кончились – он просто смотрел на меня с изумлением.
А я отвернулась к Громову и тихо сказала:
– Максим Петрович… пожалуйста, отведите меня обратно… к нам… Я еле на ногах держусь.
У меня перед глазами плыл туман. Я почувствовала, как Громов взял мои руки, потом обнял и, извинившись, вывел из кабинета генерального.
Как мы шли к себе – не помню. Опомнилась я уже на диване, когда Светочка положила мне на лоб мокрое полотенце.
– Я купила тебе одежду, Наташ, – шепнула она. – Максим Петрович вышел из кабинета, давай мы тебя переоденем?
Я кивнула и хотела встать, но Света засмеялась.
– Да лежи, лежи, я сама. У меня бабушка десять лет болела, я очень хорошо умею переодевать лежачих…
Сняв пиджак Громова, Света громко вздохнула и выругалась.
– Вот… ты ж… – на пол полетела рваная рубашка. – А где твой лифчик?
– Видимо, остался там, в АХО. Он же его порвал.
Судьбу рубашки разделили брюки и трусы. Я почувствовала, как Света натягивает на меня новое бельё.
– Уж извини, если слегка будет жать… или наоборот. Я ведь особо не выбирала, схватила первое попавшееся. Господи, Наташ, какая же ты красивая! Даже с этими синяками. Будь я на месте Максима Петровича, сама бы тебя изнасиловала…
– Что ты такое говоришь, Свет! – я перепугалась.
– Да я шучу. Просто… мне всегда хотелось иметь фигуру, как у тебя. Я вон – плоская, как доска. А у тебя всё на месте и такой красивой формы…
– Ещё немного, и я решу, что ты нетрадиционной ориентации, – я усмехнулась. Туман перед глазами постепенно рассеивался.
– Да ладно тебе, уж нельзя повосхищаться красивым женским телом! Ну вот, всё, я тебя одела. Можешь встать с дивана?
Я попыталась, но ноги меня всё ещё не слушались.
– Максим Петрович! – крикнула Света.
И не успела я пискнуть, как сильные руки Громова подняли меня и аккуратно поставили на пол. Я впервые с момента нападения смогла сфокусироваться на его глазах – и он смотрел на меня с такой заботой, что я почувствовала себя немного неловко.
– Теперь вы одеты, Наталья Владимировна, – Максим Петрович улыбнулся. – Я отвезу вас домой.
Я не сразу поняла, что именно он сказал. Потому что наслаждалась своими ощущениями – только теперь я почувствовала, какие у Громова сильные руки, и от его прикосновений мою кожу будто кольнули сотни маленьких иголочек. Сквозь рубашку я чувствовала, как бьётся его сердце. Мне показалось, что в тот миг, когда я посмотрела Максиму Петровичу прямо в глаза, оно забилось чуточку чаще.
– Я отвезу вас домой, – повторил он. И до меня наконец дошло.
– Нет, – выдохнула я. – Только не домой, пожалуйста! Только не туда!
Светочка и Максим Петрович удивлённо переглянулись.
– Ната-аш, – протянула Света, – ты чего это? Почему домой не хочешь?
Я не хотела объяснять, что дома на меня опять навалится эта безысходность, тоска, от которой я никак не могу отделаться уже столько лет. И сегодня… это изнасилование…
Больше всего мне хотелось прижаться к маме. Рассказать ей обо всём… чтобы она меня пожалела…
Но рассказывать мне некому. Мамы у меня давно уже нет. И какой смысл ехать домой? Чтобы на меня опять свалилось это стылое одиночество?
– Не хочу… я не хочу быть одна…
Я даже не подумала о том, что делаю в тот момент: я крепче обняла Громова и прижалась щекой к его груди. Мне просто было нужно к кому-нибудь прижаться.
