Притворись моим
— Чего? — от неожиданности поднимаюсь с кресла, уронив лежащий на коленях конспект. Из тетради осенним листопадом сыплются написанные на цветных стикерах заметки, но мне сейчас абсолютно всё равно на бардак. — В каком смысле – заплатил?
— Не знаю. Говорит, только что пришёл какой-то парень, отдал бирку с твоего платья и десять тысяч. Не представился, но кроме Шелеста лично у меня кандидатур никаких. Хотя я не знаю, с кем ты там ещё до утра шарахалась, — и вроде бы шутка в истинно "немоляевской" манере, но всё равно стало неприятно.
Ошарашенно опускаюсь на колени и на автомате собираю разбросанные стикеры, а мысль только вокруг одного: Как? Почему? Зачем?
И вроде бы приятно, и в то же время голову разрывает миллион незаданных вопросов.
— А как он узнал, где платье было куплено? — поднимаю глаза на Немоляеву: та стоит, облокотившись о дверной косяк, с каким-то странным выражением лица наблюдая за моей вознёй.
— Там, на ценнике, название магазина и адрес написаны, — и с укором: — Это ты его попросила твое платье оплатить? Жаловалась, что ли?
— Ну что ты такое говоришь! Конечно, нет! Я даже понятия не имела, что он вдруг решит... — зависаю, так и не поднимаясь с колен. — Как думаешь, зачем ему это?
Светка дёргает неопределённо плечом и с преувеличенным интересом принимается рассматривать свой облупленный маникюр.
— Не знаю. Может, просто решил таким образом возместить моральный ущерб за твою безвозвратно утерянную девственность. Или вообще, — смешок, — в благодарность за щедрый подарок.
— Подарок?..
— Ну, он же тебя вскрыл. Может, он из тех, кому это доставляет.
— Вскрыл? В каком это смысле... — и тут до меня доходит. Становится не просто неприятно – противно. От самой себя, от ситуации, от этого грязного слова, после которого хочется помыть рот с мылом. — В благодарность? — голос мой срывается. — Ты считаешь, что он способен вот так цинично...
— А я откуда знаю, на что он там способен, не я же с ним кувыркалась, — отрезает Немоляева и засовывает руки в отвисшие карманы халата. — Но я точно знаю одно – все мужики полные уроды, а такие, как Шелест – тем более. Им же с самого детства всё на блюдечке, не знают ни в чём отказа. Прости, Злат, но ты для него всего лишь развлечение, не более. Просто смирись с этим и живи дальше. Не ты первая.
Поднимаюсь с колен и, сжимая в руках горку смятых стикеров, сажусь на краешек кровати.
Я думала, что нет ничего унизительнее, чем отдаться незнакомому парню в первый же вечер, но нет, я ошибалась. Когда он оценивает твою девственность в десять тысяч – вот где настоящее унижение.
— Но это же так недостойно, так не по-человечески, Свет... — подняв голову, смаргиваю неумолимо подступающие слёзы обиды. — Если бы не ты, я бы даже не подумала, что это просто такой "широкий жест". Я бы точно решила, что он это по доброте душевной, ведь это он же платье испортил, и вполне нормально, что возместил ущерб.
— Милая моя, реальная жизнь, она такая – жестокая. Поверь, я немало успела повидать и скажу одно – в большинстве своём все мужики неблагодарные козлы, им только и надо, что набить брюхо, залить глаза и бабу под бок. На чувства женщин им глубоко наплевать. Может, тебе неприятно это слышать, зато честно, — и, помолчав, добавляет: — Знаешь, сколько у меня за всю жизнь было "отцов"? Четыре. И это только те, чьи имена я запомнила. Все они без исключения вели себя одинаково. Так что я не хочу, чтобы ты тешила себя глупыми иллюзиями. Лучше грубо, зато честно. Злат? Ну, Злат, ты чего? — отлипнув от двери, садится рядом и вытирает костяшками пальцев мои льющиеся ручьём слёзы. — Да брось ты, реветь ещё. Заплатил – и хорошо. С паршивой овцы...
— Нет, не нужны мне его унизительные подачки! — цежу сквозь зубы. — Не хватало мне ещё как вокзальной девке деньги за секс брать.
— Первый опыт всегда через одно место и, поверь, твой ещё не самый плохой, — резюмирует Немоляева и, взглянув на наручные часы, ахает: — Ты времени видела, сколько? Быстро есть и на работу собираться. А мне ещё к тому же надо платье в магазин к Ирке отвезти, — поднявшись, обхватывает свои жиденькие волосы и бегло плетёт косу. — Давай, приходи на кухню, хотя бы чай попьёшь. И не вздумай тут реветь как дурочка. Поняла?
Светка ушла, а я так и осталась сидеть, сверля взглядом дыру в стене напротив.
Как же обидно, Господи, кто бы знал. И зачем я ему только про платье это несчастное рассказала! Зачем вообще заговорила с ним вчера... Ведь если бы я сразу ушла или проигнорировала его предложение составить компанию, или вообще не явилась на это дурацкое открытие ресторана – всего этого бы просто не было!
А теперь? Что мне делать теперь? Если я его вдруг где-то увижу, даже случайно – это же лучше сразу сквозь землю провалиться!
А ещё сквозь толщу женской обиды и уязвлённого достоинства душу острыми зубами подтачивает разочарование. Настолько сокрушающе сильное, что даже заглушает собой все остальные чувства.
Почему он так со мной? За что? Он же такой... красивый. Несмотря на долю небрежной беспечности, присущей всем парням его круга, он показался мне умным, интеллигентным, воспитанным. Совсем не подлым.
И сегодня, когда я призналась, кто я, он не осмеял меня, не высказал свою брезгливость и даже не обозвал лгуньей, хотя что уж – заслужила. Он вёл себя так сдержанно и достойно, что я даже на секунду поверила, что он действительно хороший парень...
Актёр он хороший, вот кто!
Как же хорошо, что у меня есть Светка, которая хоть грубо, но зато эффективно открывает мне глаза. Если бы не она, я бы могла наломать таких дров...
— Чай иди пить! — доносится из-за двери. — Я тебе твой любимый с жасмином заварила.
Утираю остатки слёз тыльной стороной ладони и смотрю на своё отражение в большом настенном зеркале.
На кого я только похожа! Видела бы меня сейчас мама, знала бы... А она, между прочим, тоже не раз меня предупреждала. И как бы мне не хотелось это признавать – она была права. И Светка права, а я просто наивная набитая дура.
