Андрей Остальский - Синдром Л

И с этим словами старик исчез в глубинах квартиры. Я бросился к Сашеньке и едва успел ее обнять, как Шебякин появился снова. В руках он нес незнакомый мне короткоствольный автомат. Что-то очень древнее. Откуда он его взял? Сувенир из бурной молодости, надо думать. Неужели это еще стреляет? Оказалось, вполне.

Мы с Сашенькой с изумлением наблюдали, как наш генерал, покряхтывая по-стариковски, с трудом опускается на пол и по-пластунски ползет к двери. Используя лежавшие друг на друге тела «космонавтов» как прикрытие, он выставил дуло в дыру. И почти сразу принялся строчить длинными очередями.

— А! Не любишь! — азартно прикрикивал он. — Врешь, не возьмешь! Чапая не возьмешь!

Он повернулся к нам. Это было совсем другое лицо. Молодое, счастливое. Никакого смертельного холода. И запредельного равнодушия. Он даже смеялся! Я был потрясен.

— Петр Алексеевич! — сказал я. — Я бы не хотел, чтобы вы… пребывали в заблуждении. Это не американцы и не агентура. Это ООН. Отряд Особого Назначения. Наш, родной.

Он реагировал удивительно.

Махнул рукой.

Сказал:

— ООН, говоришь? Сейчас я покажу этому ООНу сраному. Будут знать, как дверь в доме Чапая ломать.

И опять принялся за свое. Стрелял, радостно вскрикивая.

Но тут автомат заклинило. Он тряс его, тряс, нажимал на что-то, стал разбирать, плюнул. Бросил на пол.

Мы с Сашенькой смотрели на него, не произнося ни звука. Сюрреалистическое зрелище.

— Сашенька, — сказал он ласково, — отдай мне мой пистолет. Будь лапочкой. Ну, пожалуйста!

Ах, это его пистолет, оказывается! Когда же она успела им завладеть? Приходила сюда без меня, следовательно. Однако… Да еще ее Сашенькой и лапочкой называет. Это как-то на него не похоже…

Но я тут же одернул себя: нашел тоже, когда и к кому ревновать!

Шебякин сидел в коридоре напротив дыры. Руку протянул, пистолета ожидаючи. И Сашенька уже сделала шаг ему навстречу, когда вдруг со стороны лестничной клетки раздался одиночный выстрел. Шебякин закачался и, как был, с застывшей улыбкой, с вытянутой рукой, рухнул на пол. По лицу его текла кровь. Глаза смотрели в пол.

Сашенька от неожиданности даже выронила пистолет. Я его подобрал. Пошел, сел на диван. Пистолет положил рядом.

— Что теперь? — спросила она.

Ничего у нее так, с самообладанием. Любой офицер позавидует. Я же никак не мог оторвать глаз от мертвого Шебякина. Жалко мне почему-то его было. Совсем нерациональное чувство, конечно.

— Теперь они газ подтянут, — сказал я. — А что им остается делать? Палить по нам безоглядно нельзя, начальство голову оторвет. Под пули они сюда тоже не полезут — после того, как ты им показала свое мастерство. Значит, остается одно — газ. Но пока они еще санкцию получат. И потом — его еще сюда доставить надо.

— Значит, сколько у нас времени?

— Не знаю… может, полчаса, час, а может, и больше. И потом — по инструкции газ лучше ночью применять. Вполне вероятно, что штурм отложат до полуночи.

— До полуночи? — Сашенькины глаза озорно блеснули. И у меня внутри снова запели голоса. Ах, что она со мной делает! Стоит ей глазами повести…

Она подошла, села ко мне на колени, стала медленно, растягивая удовольствие, целовать. В волосы, щеки, в лоб. Наконец не спеша дошла до губ…

Я сдерживался, отвечал скупо. Дело было в том, что у моей правой руки была своя, особая задача. Левой я обнимал Сашеньку, а правой осторожно, тихонечко, чтобы она не заметила, вытащил из кармана носовой платок. Долго, тщательно тер им ручку «парабеллума». Потом обхватил ее, ручку эту, несколько раз поплотней своими пальцами. Со всех сторон. Подержал прижатыми. Так отпечатки должны были четкие и ясные образоваться. А то дактилоскописты у нас в лаборатории известные халтурщики…

Проделав все это, я спрятал пистолет в карман.

— Что это ты там делаешь? — подозрительно спросила она, отрываясь от моих губ.

— Ничего, — сказал я. — Не обращай внимания. Все нормально.

И теперь, свободный и счастливый, как птица, я обнял ее, прижал крепко, так, что даже больно стало. И прошептал ей в самое ухо жарко:

— Шурочка…

И мы полетели…

— Я прошу тебя, Саша, ради меня… выйди к гостю…

Фазер выглядел жалким, пришибленным каким-то. И мне опять стало его жалко. А ведь не хотела я его жалеть. Но он стоял передо мной в такой позе и смотрел умоляющими глазами… И это мой умный, гениальный, всемирно знаменитый Фазер!

— Ради тебя? Я должна это сделать ради тебя? Объясни.

— Да, ради меня! — вдруг рассердился он. — Но мне казалось, что благополучие нашей маленькой семьи и от моего положения зависит…

— Ладно, скажи еще раз, кто это такой, я тебя невнимательно слушала, — примирительно сказала я.

Фазер воспрянул духом.

— Это Сусликов, Олег Николаевич… Начальник главка. Но не только. Он теперь еще и заместитель председатель Комитета! Ты представляешь? По реальному весу — второй человек в государстве. Мне даже шепнули: может стать и первым!

— Отец! Я не верю своим ушам! Да ты ли это! Или тебя подменили? Не ты ли говорил мне, что… Не ты ли жить не хотел? Не ты ли клялся, что никогда больше с ними дела иметь не будешь? И про то, что здесь скоро все развалится, разве не ты мне говорил?

Он поднес палец к губам — молчи, мол.

На днях Фазер приехал с работы раньше обычного. Внешне держался, но я видела, что с трудом. Был чем-то сильно расстроен. Сел ужинать, но есть не мог. Молчал, уныло ковыряя вилкой свой любимый омлет с грибами и обреченно глядя в тарелку.

— Что с тобой? — спросила я.

Он только рукой махнул. Не стал даже отговариваться обычным «устал». Понимал, что я не поверю. Но и объяснять тоже ничего не хотел.

Я в последние дни с трудом реагировала на чужие переживания, мне своих хватало. Но тут даже меня проняло. Тогда я решила пойти на крайнюю меру — взяла и налила ему целый фужер водки. Вообще ему пить нельзя. Почка одна, да и та… Но бывают такие моменты, когда лучше уж выпить.

Фазер посмотрел на меня с удивлением. Поколебался несколько секунд, но потом осушил весь фужер залпом.

И через пару минут порозовел, глаза заблестели. На еду накинулся. А поев, предложил выйти прогуляться. Невиданное дело — гулять с Фазером! Такого я с детства припомнить не могла.

В общем, вышли мы на бульвар, и тут его сразу прорвало.

— Жмут со всех сторон… хотят, по-моему, институт закрыть. А ведь мы последние остались. После этого, считай, все, с остатками фундаментальной науки покончено. Их только прикладные вещи теперь интересуют. Для обороны и контроля сознания. Да и то на старом багаже только едут. Ну и что удается на Западе стибрить. Но чтобы использовать стибренное, тоже надо еще суметь с ним разобраться. Понять, что, как и зачем. А с этим у них проблемы… Вон, патентное бюро на днях закрыли.