Джон Ирвинг - Мужчины не ее жизни
И хотя де Валлен нравился Рут гораздо больше утром, чем вечером, она сомневалась, что для ее героини это подходящее время и место, чтобы знакомиться с проституткой и платить ей за разрешение увидеть ее с клиентом. Первого клиента они могут прождать все утро!
Но теперь у нее почти не оставалось времени — она должна была спешить мимо отеля на Бергстрат, где Рут ожидала увидеть Рои в ее окне; время приближалось к полудню. На этот раз проститутка претерпела небольшие изменения. Ее рыжие волосы потеряли свой оранжевый, медный оттенок, они стали темнее, ближе к каштановым — почти темно-каштановым, — а ее полубюстгальтер и трусики-бикини были теперь желтовато-белыми, цвета слоновой кости, что подчеркивало белизну кожи Рои. Рои, наклонившись, смогла открыть дверь, не слезая со своего стула; она осталась сидеть и когда Рут засунула внутрь голову. (Рут решила не переступать за порог.)
— У меня сейчас нет времени зайти и поговорить с вами, — сказала Рут. — Но я хочу вернуться.
— Прекрасно, — сказала Рои, пожимая плечами.
Ее безразличие удивило Рут.
— Я искала вас вчера ночью, но в вашем окне была другая женщина, — продолжала Рут. — Она сказала, что вы ночь провели с дочерью.
— Я все ночи провожу с дочерью… и все уик-энды, — ответила Рои. — Я здесь бываю только в то время, когда она в школе.
Рут, пытаясь расположить женщину, спросила:
— А сколько лет вашей дочери?
— Слушайте, — вздохнула проститутка, — говоря с вами, я не становлюсь богаче.
— Извините.
Рут сделала шаг назад, словно ее вытолкнули.
Рои, прежде чем наклониться и закрыть дверь, сказала:
— Приходите, когда будет время, поговорим.
Чувствуя себя последней идиоткой, Рут отругала себя за то, что возлагала такие надежды на проститутку. Конечно же, деньги интересовали Рои больше всего другого, а может, это было единственное, что ее интересовало. Рут хотелось думать, что между ней и этой женщиной возникло дружеское расположение, тогда как на самом деле Рут лишь заплатила за их первый разговор!
После такой долгой прогулки, без завтрака. Рут к обеденному времени была голодна как волк. Она не сомневалась, что интервью у нее не получилось: ей не удалось ответить ни на один вопрос, касающийся «Не для детей» или двух предыдущих ее романов, не переходя к какому-либо элементу задуманного ею нового, — она то и дело перескакивала на эмоциональный подъем, который испытывала, начиная свой первый роман от первого лица, на захватывающую мысль написать о женщине, которая, неправильно оценив ситуацию, чувствует себя униженной до такой степени, что начинает абсолютно новую жизнь. Но, говоря об этом, Рут ловила себя на мысли: «Кого я обманываю? Это все обо мне! Разве не я приняла несколько плохих решений? (И по крайней мере одно — совсем недавно…) Разве не я собираюсь начать абсолютно новую жизнь? Или Алан всего лишь «безопасная» альтернатива той жизни, которую я боюсь продолжать?»
На ее вечерней лекции во Врейе Университейт (вообще-то это была ее единственная лекция; она постоянно редактировала ее, но суть осталась неизменной) ее выступление показалось ей лицемерным. Ее не убеждали собственные слова о том, что чистота воображения лучше воспоминаний, о том, что выдуманные детали превосходят биографические. Ее не убеждали собственные слова о том, что лучше населять роман вымышленными характерами, а не личными друзьями и членами семьи («бывшими любовниками и ограниченными, не оправдывающими наших ожиданий людьми из реальной жизни»), но тем не менее лекция ее удалась. Зрителям она понравилась. То, что началось как спор между Рут и Ханной, неплохо послужило Рут-писателю; в этой лекции она сформулировала свое кредо.
Она утверждала, что наилучшая деталь в романе — это выбранная деталь, а не сохраненная памятью, поскольку в литературном произведении истина — это не только истина наблюдения, которая истинна всего лишь для журналистики. Наилучшая деталь в художественном произведении — это деталь, которая должна определить характер, или эпизод, или атмосферу. Истина художественного произведения — это то, что должно случиться в романе, но не обязательно случится или случилось в жизни.
Кредо Рут сводилось к войне против roman a clef[36], жалкого подобия автобиографического романа, отчего теперь она испытывала чувство стыда, потому что знала: она готовится писать свой самый автобиографический на сегодня роман. Если Ханна постоянно обвиняла ее в том, что она воссоздает «образ Рут» и «образ Ханны», то о чем же писала Рут теперь? Строго говоря, она создает образ Рут, которая принимает плохое решение в духе Ханны.
И потому для Рут было мучительно сидеть в ресторане и слушать комплименты ее спонсоров из Врейе Университейт; они были люди доброжелательные, но в большинстве своем они оставались учеными, предпочитавшими теории и теоретические обсуждения конкретным винтикам и гаечкам писательства. Рут ненавидела себя за то, что излагает им теорию художественной литературы, в которой она сейчас испытывала большие сомнения.
Роман не есть аргумент; история получается или не получается, и это зависит только от самой истории. Разве важно — выдуманные детали или реальные? Важно, чтобы деталь казалась реальной и чтобы она была абсолютно лучшей деталью для данных обстоятельств. Это была не ахти какая теория, но другой у Рут в настоящий момент не было. Настало время отказаться от этой старой лекции, но наказание Рут состояло в том, чтобы выслушивать комплименты своему прежнему кредо.
И только попросив (вместо десерта) еще один стакан красного вина, Рут поняла, что слишком много выпила. И в этот момент она вспомнила, что не видела хорошенького голландца Уима в очереди за автографами после ее успешной, но скучной речи. Он ведь собирался прийти.
Рут вынуждена была признаться самой себе, что с нетерпением ждет новой встречи с юным Уимом… и, возможно, немного выдумывает его. Нет, она совершенно не собиралась с ним флиртовать, по крайней мере серьезно, и она уже решила, что не будет с ним спать. Она только хотела побыть с ним немного наедине — может быть, выпить кофе утром, — понять, что его интересует в ней; вообразить его своим поклонником и, может, любовником, напитаться большим количеством деталей, из которых состоит этот хорошенький нидерландский мальчик. А он взял да не пришел.
«Наверно, он в конечном счете устал от меня», — подумала Рут. Приди он, и она могла бы показать ему, что парень ей симпатичен; она никогда не чувствовала такую усталость от самой себя.
Рут не позволила Маартену и Сильвии провожать ее до отеля. Она и так задержала их допоздна предыдущим вечером — им всем нужно было пораньше лечь спать. Они посадили ее в такси и проинструктировали водителя. Когда такси остановилось у отеля на Каттенгат, на другой стороне улицы под фонарем она увидела Уима — он стоял, как маленький мальчик, который потерял маму в толпе, теперь уже рассеявшейся.
«Слава богу!» — подумала Рут, переходя улицу, чтобы заявить свои права на него.
Не мать и не ее сын
По крайней мере, она не спала с ним… ну, не то чтобы спала. Они и в самом деле провели ночь вместе в одной кровати, но сексом она с ним не занималась… ну, не то чтобы занималась. Они целовались и обнимались, но она не позволяла ему прикасаться к ее груди, а когда он слишком уж возбудился — остановила его. И всю ночь она спала в трусиках и футболке — она с ним не обнажалась. А в том, что он разделся, ее вины не было. Она зашла в ванную почистить зубы и переодеться в трусики и футболку, а когда вернулась, он уже был раздет и лежал на кровати.
Они говорили и говорили. Его звали Уим Йонгблуд, он читал и перечитывал снова и снова все, что она написала. Он хотел стать писателем, как и она, но не подошел к ней после лекции во Врейе Университейт — так его ошеломило то, что сказала она в своей лекции. Он страдал автобиографической графоманией — не «выдумал» в своей жизни ни одного персонажа, ни одного эпизода. Он всего лишь фиксировал свои грустные томления, свой абсолютно банальный опыт. Он, уйдя с ее лекции, хотел покончить с собой, но вместо этого пошел домой и уничтожил все, что им было написано. Он бросил все свои дневники — потому что, кроме этого, ничего не писал — в канал. Потом он стал обзванивать все пятизвездочные отели Амстердама, пока не нашел тот, в котором остановилась она.
Они сидели и разговаривали в баре отеля, пока не стало ясно, что бар закрывается, и тогда она повела его в свой номер.
— Вся моя писанина — на уровне журналистики, — с обреченным видом сказал Уим.
Рут поморщилась, услышав свою собственную фразу — она произнесла ее в своей лекции. У нее эта фраза звучала так: «Если ты ничего не можешь выдумать, то вся твоя писанина — обычная журналистика».
