Дарья Плещеева - Береговая стража

— Какая подлость…

Григорий Фомич покивал, соглашаясь.

Федька вошла в теплый дом, скинула полушубок и шапку, села на стул. У нее была своя умная мысль, которую следовало обдумать во всех подробностях, а уж потом действовать.

Глава двадцать первая

Световид ходил по гостиной взад-вперед, но ни единым грубым словом не высказал злости. Он просто молчал и ждал, хотя давалось ему это нелегко. Федька же сидела в уголке и пыталась читать старый номер «Живописца», в котором обнаружила словарь щегольского наречия. Дамы и кавалеры так уже не говорили, и Федьке казались забавными модные устаревшие словечки, особенно насмешило именование любимого предмета болванчиком.

Потом явились разом Выспрепар, Дальновид и Потап, сильфы принялись докладывать о своих подвигах, перебивая друг дружку.

— С дансеркой можно встретиться и узнать, как вышло, что ее в отравлении обвинили, — говорил Выспрепар. — Я уж дал денег кому надобно…

— У них там бешеный дом! Сперва не поняли, что девица отравлена, потом как-то догадались! Так мало им полиции — откупщик Красовецкий примчался, госпожу Васильеву чуть не прибил! — выкрикивал Дальновид. — Орал на всю Итальянскую: вы-де все тут вороны бессмысленные, дуры бестолковые, отдавайте мне девку, я вылечу! Двух немцев докторов с собой привез, там доктора у постели чуть в драку не полезли. А как узнал, что отрава была замешана в малиновое варенье — его чуть удар не хватил! Он-то варенье и посылал в подарок!

— Помолчи ты, Христа ради! Откупщик ее травить не станет, а дансерка что-то знает, с ней нужно срочно встретиться…

— Сам не встревай! Туда родня съехалась, и там же наш фигурант был замечен, его Лисицына привозила! Уж не для того ли, чтобы на него поклеп взвести?!

— Можешь ты помолчать?! — возмущенный нелюбезным Дальновидовым поведением Выспрепар взял его за плечи, развернул лицом к дверям и вытолкал из гостиной, проводив пинком пониже спины, не сильным, а скорее символическим. — Я знаю, кто девицу отравил, но без дансерки доказательств не имею!

— Ничего ты знать не можешь, — сказал Световид. — Тебя при том не было.

— Ну, ладно, не могу. Но голова-то у меня на плечах есть?

Тут ворвался Дальновид с обнаженной шпагой.

— Вот только сунься! — пригрозил он Выспрепару. — Световид, выслушай! И ты, Фадетта! Сейчас нас логика приведет прямиком к отравителю! Все ведь очень просто — если в отравлении винят кого-то не богатого, не чиновного, того, кто за себя постоять не может, значит, очень удачно след заметают, и истинный виновник хохочет во всю глотку! Кому смерть девицы нужна?

— Да Платовой и нужна, только это не она, уж больно там все подстроено, отрава в пудренице-де лежала, — сказал Выспрепар. — Спрячь шпагу, дуралей, не то отберу и поломаю. Еще нужна, может статься, княгине Ухтомской. Коли начнется судебное дело и ее сыночков ненаглядных обвинят в убийстве Глафиры Степановой, денег понадобится великое множество. Сейчас госпожа Васильева их бережет и не тратит, хочет дочке дать знатное приданое, а дочки не станет — она будет старшей сестрице и племянникам помогать, тут все очень просто.

— Да, это резонно, — согласился Световид. — Но вы уж все сказали, что достоверно, и предаетесь вымыслам, а Потап ждет. Кликните его скорее.

Великан вошел, поклонился и развел руками.

— Прости дурня, Дмитрий Иванович. Я ведь фигуранта упустил.

— Как это вышло? — спросил Световид. — Ты не казнись, а рассказывай, как есть. Садись, Потап Ильич.

— Как? Он повел меня к Мойке, где его товарищ квартирует, тот Василий, которого велено сыскать. И мы его нашли — сидел дома, валяные сапоги подшивал. Я сел с ним толковать, а этот голубчик возьми и сбеги. Ну, доложу я, твердый орешек. Руки у меня чесались его в зубы брязнуть. Знать ничего не знает, доносчиком, вишь, быть не желает! Насилу я из него вытянул, где может обретаться Шляпкин. Это, говорю, не такой секрет, коли не от тебя — от других узнаю, да только время упущу. Может, он в беде, а из-за тебя, дурня, ему вовремя помочь не сможем. С тем я и пошел. И пришел к Покровскому храму, и поворотил направо, как велено, и стал искать зеленые крытые ворота, и вдруг слышу: стой, стой! Гляжу — а это Василий за мной бежит. Такой, вишь, чудак…

Федька поневоле расхохоталась.

— В береговой страже еще и не такие водятся, — утешил Потапа Световид.

— Ну, пошли мы к Шляпкину вдвоем — а у него дома сидит злющая баба. Как спаслись — сам не ведаю. Изругала нас матерно, велела искать Шляпкина у его баб. Мы выскочили. Василий говорит: повезло Трошке с женой, ее заместо цепного пса ночью на двор выпускать. Но, говорит, я знаю, к которой куме он мог бы податься, она от меня неподалеку живет. Пошли к ней, она божится, что с год его не видала. Василий гаркнул, оплеух посулил. Тут правда и обнаружилась. Шляпкина-то травили, едва жив остался, до кумы еле дополз, она его в чулане сдуру спрятала.

— А статочно, не сдуру, — заметил Выспрепар. — Когда он к ней приполз? Спросил?

— Как не спросить. Приполз в самом начале Масленицы, а в понедельник или во вторник — того она с перепугу уж не упомнит. Упал у порога, думала — покойник. Но она баба сообразительная, затащила внутрь, стала отпаивать молоком, еще чем-то, травами, что ли. И он оказался крепок. Только струхнул и выходить из дому не желал. И к нам не вышел. Кого-то он здорово боится, — сказал Потап. — Сейчас лежит, рвет его, заговаривается, но жив, и, сдается, будет жить. Там с ним Василий остался. Он мне так сказал: с тобой говорить не станет, а мне проболтается, кто его употчевал. Мы, сказал, береговая стража, мы с чужими толковать не любим.

— При нужде Василию есть чем отбиваться? — спросил Световид.

— Так я чаял, мы этого Шляпкина сюда перевезем. Андронушка за тем страдальцем ходит, и за Шляпкиным бы присмотрел.

— У нас собирается полк свидетелей, — вдруг сказал Дальновид. — То-то кашу заварим! Надобно написать господину Моське.

— Перестаньте вы звать его Моськой! — вдруг рассердился Световид. — Не дай бог, при чужих брякнете. У него есть имя, он вам не мальчишка.

— Это все Мироброд. Как приклеит словечко — с песком не ототрешь, — нашел виновника Выспрепар. — Он ведь и некоторую персону Слоном прозвал, прямо картинку нарисовал — идет преогромный слон, силищи немеряной, а у ног его вьется крошечная черная моська, и брешет, и брешет…

— И Мироброду пора бы поумнеть.

Федька слушала одним ухом. Ей было о чем поразмыслить. Она пыталась в голове совместить события с годами.

Когда она, еще девочкой навестив деда, услышала историю о человеке, которого вытащили из воды у самого берега. Там лед был потоньше, он провалился и погиб бы, потому что впридачу был ранен, но по странному стечению обстоятельств Федькин дед ночью оказался там же, на берегу. Он не рассказал внучке, что там делал зимней ночью, и она ломала голову над несообразностью — дед всегда был в здравом рассудке, и что за ночные слоняния у пожилого человека?