Эвелин Энтони - Алая нить

– Вы очень молоды, – сказала она. – У вас вся жизнь впереди. Вам следует подумать об усыновителях. Я уверена, ваши родители подскажут вам, что делать.

Анжела немного помолчала.

– Если и подскажут, – сказала она, – я их не послушаюсь. До свиданья, сестра. И спасибо вам. Я бы хотела до последнего момента продолжать работать, если можно.

– Можно. – Это было сказано ледяным тоном. – Но только потому, что нам не хватает обученных медсестер. – Потом дверь за ней закрылась.

– Обещай поддерживать со мной связь, – говорила Кристина. – Напиши, чтобы я знала, как ты и что у тебя, хорошо?

– Обещаю. – Анжела снова стиснула ее в объятиях. – И передай мои лучшие пожелания Уолтеру. Скажи, я жалею, что не попрощалась с ним.

– Скажу. – Кристина была благодарна ей за то, что она вспомнила об Уолтере, за добрые слова о нем. – Он должен был так поступить. Не мог же он допустить, чтобы ты во все это вляпалась, раз уж он узнал об этом. Ты молодец, Анжи. Для меня это важно, я ведь люблю его.

– Я знаю, и он тебя тоже любит. Мне было так хорошо с тобой работать, и ты все это время вела себя как настоящая подруга. А то последние две недели был какой-то кошмар...

– Да они просто коровы, – заявила Кристина. Старший состав медсестер придирался к Анжеле по поводу и без повода. Они были против нее, и только сестра Хант, известная маниакальной приверженностью к соблюдению правил, на этот раз изменила себе и была к ней добра. – Пусть теперь подавятся. Ты оглянуться не успеешь, как будешь дома. А хорошее морское путешествие пойдет тебе на пользу. Жаль, не смогу проводить тебя.

– Ничего. Меня подвезут. Теперь пора. Я напишу тебе, и ты пиши. Вот возьми. Это подарок. – Она сунула маленькую коробочку в карман форменного платья Кристины. – Чтобы ты перестала опаздывать, – крикнула она, уже сбегая по лестнице.

Кристина раскрыла коробочку. Там лежали золотые часы, их Стивен Фалькони подарил Анжеле.

Корабль, отданный в распоряжение госпиталя, причалил в Саутгемптоне. Анжела протолкалась между ранеными, которых отправляли из Италии на родину.

У нее не было времени ни для раздумывания, ни для переживаний. Переживания придут позднее, когда она осознаем реальность происшедшего. Она не писала Стивену, хотя из Неаполя приходили письма. Она даже не распечатывала их. Не доверяла себе. Позже, когда она будет в безопасности, в Англии и последняя нить между ними порвется, она, может быть, и прочитает, что он писал ей.

Было серое, морозное утро конца октября. Когда они причаливали, моросило. Анжела стояла, опираясь о перила, рядом с молоденьким летчиком, которому она помогла подняться на палубу, и на душе у нее было так же тоскливо, как в природе. Ее никто не встречал. Дома едва успели получить ее письмо, где она объясняла, что возвращается и что позвонит, когда приедет. Она не могла, как последняя трусиха, причинить им боль, написав о том, что нужно говорить в лицо.

– О Го-осподи, – повторял парнишка рядом. – О Го-оспо-ди. Как же это здорово – приехать домой. А вы не рады, сестра? Разве вы не чертовски рады?

– Не так, видно, чертовски, как вы, – сказала она и через силу улыбнулась. – Вас кто-нибудь встречает?

– Мама и папа, – объявил он. – Они где-то там. В этом проклятом тумане ничего не видно.

Когда они наконец причалили, послышались крики «ура», потом спустили трап, и первый поток людей – на носилках и в инвалидных колясках – начали снимать с корабля. К тому времени, как Анжела сошла, дождь прекратился. Солнце не показывалось, и она дрожала от холода, хотя на ней был плащ. К каждой телефонной будке стояла длинная очередь. Кто-то, увидев, как нетерпеливо она ждет, подозвал ее и уступил свою очередь. Она и не представляла, какой у нее несчастный и усталый вид.

Голос матери казался надтреснутым и далеким. У Анжелы почти не было английской мелочи для автомата.

– Милая, дорогая Анжела. Ты где?

– Я в Саутгемптоне. Я приеду домой на поезде. Нет, нет, все хорошо. Как ты? Как папа? Не знаю. Зависит от того, когда я сяду на поезд. Нет, ничего горячего для меня не оставляйте. Кто знает, когда я приеду. Да, и я страшно соскучилась. У меня кончились монеты. Пока, мама, дорогая.

Она открыла дверь будки, и на нее тут же налетел нетерпеливый солдат.

– Извиняюсь, надо жене позвонить... – Какой-то миг он смотрел ей вслед. Интересно, думал он, с чего бы ей плакать?

– То есть как это нет связи? Я знаю, черт возьми, что связь есть!

Армейская телефонистка покраснела, сняла наушники и встала. Офицер он или хоть генерал, она не позволит, чтобы с ней разговаривали в таком тоне. Да еще янки.

– Извините, сэр, но я вам сказала. С этим номером на острове связи нет. Я выключаю коммутатор.

Он придвинулся поближе. Выглядел он угрожающе.

– Это военный госпиталь в Тремоли, – сказал он. – Нечего пороть чушь, что такого номера нет. Попробуйте еще. – Он полез в карман и достал пачку денег. – Сколько это будет стоить? Двадцать долларов хватит?

Военный госпиталь. Неужели офицер ничего не слышал? Она подумала: надо быть осторожнее.

– Подождите минуточку. Я спрошу. – Она поспешила на поиски начальства. Сама она не станет сообщать дурные новости такому посетителю.

Последние две недели он был занят: встречался с партизанскими отрядами в диких районах Калабрии, потерявших всякую связь с Неаполем. Писем от Анжелы не было, а он послал ей три подряд по армейским каналам, прежде чем отправиться в деревни.

Ни письма, ни весточки от нее – ничего. Гражданских линий связи не существовало, и, естественно, он отправился на военный телефонный пункт. Было десять часов вечера, и все закрыто. Только хмурая англичанка дежурила на АТС. Не следовало кричать на нее. Нужно сохранять спокойствие.

– Добрый вечер, капитан. Чем могу вам помочь?

В глазах этого человека была враждебность. Конечно, она пошла и нажаловалась. Вряд ли он добьется толку и от этого сержанта.

– Мне нужно дозвониться по этому номеру, – сказал он. – Очень важно. Ваша телефонистка сказала, что связи нет. Но телефонная линия восстановлена уже больше недели тому назад. Я знаю, что связь есть. Может, вы попытаетесь?

Сержант произнес без всякого выражения:

– Сэр, с военным госпиталем в Тремоли связи нет. Сегодня утром его разбомбили.

Это была случайность, сказали ему. Немецкий «хенкель» сбился с курса и, удаляясь от места боев в Салерно, сбросил свой груз на Сицилию и угодил в госпиталь. Вскоре после этого он разбился в горах. Это было названо актом жестокости, хотя скорее всего пилот просто не разглядел красный крест на крыше здания. Судя по тому, как летел самолет, летчик был ранен и умирал за штурвалом.