Эвелин Энтони - Алая нить

Стивена взяли на борт разведочного самолета. Когда они приземлились, его ждал джип с шофером. Списки погибших еще не составили. Сестер и пациентов продолжали извлекать из-под развалин. Некоторых опознали, других изуродовало до неузнаваемости. Спасательные работы шли полным ходом, организовали временный морг. Шофер рассказал ему все это по дороге к разбомбленному району.

В воздухе висело огромное облако пыли. Все госпитальные строения были разрушены, и над развалинами бушевал огонь, придавая этому зрелищу еще более ужасающий вид. Он вдыхал запах гари. Под ногами хлюпала вода. Он шел среди развалин, ища хоть кого-нибудь, кто мог бы сказать ему, что Анжеле Драммонд удалось спастись.

– Убито восемьдесят процентов, – говорил водитель, – может быть, и больше: еще не всех нашли. Проклятые сволочи, бомбить госпиталь.

– Вообще-то список жертв есть, – крикнул ему офицер, руководящий откапыванием людей. – Там, на складе на Виа-Прессоли. Там принимают убитых для опознания.

Это, собственно, был склад мясных продуктов, где поддерживалась низкая температура. Он вошел, и его чуть не стошнило от холода и от запаха смерти. Медицинский работник протянул напечатанный на машинке список.

– Настоящий хаос, – сообщил он. – Половину погибших невозможно опознать. Сестры, пациенты, итальянки-уборщицы... Боже, капитан, это хуже всех боев, в которых я побывал.

Ее имя не значилось в списке. Он услышал, как санитар проговорил:

– Вот тут у нас личные вещи. Может быть, посмотрите?

Золотые часы в пятнах. В пятнах крови, и циферблат разбит. Стивен Фалькони вынул их из коробочки. Санитар взглянул на него.

– Узнали?

Ответа не было. Санитар вышел, оставив капитана одного. Пусть выплачется.

Глава 2

Утренний сырой туман рассеялся. Разгулялся прекрасный осенний день. Анжела уже забыла, как сияют на солнце яркие алые и золотые краски. Воздух чист и прохладен, после недавнего дождя пахло свежестью. Она так долго дышала пылью пустыни, что успела забыть и это.

Все казалось таким знакомым и в то же время таким необычным. Анжелу охотно подвезли со станции на машине, и теперь осталось пройти последние полмили до поселка недалеко от Хэйвардс-Хит. Вот маленькая школа, где учились они с Джеком до того, как отправились, по выражению отца, в свою «настоящую школу». Сквер с военным мемориалом в центре, у подножия – увядшие цветы. Интересно, подумала она, когда туда впишут и имя ее брата. В память о тех, кто отдал жизнь за короля и отечество в великой войне 1914 – 1918-го.

«Имена их будут жить вечно». Она помнила надпись наизусть. Теперь другие имена, другая война, 1939-го и доколе?

Их дом стоял недалеко от сквера. Старая кирпичная стена восемнадцатого века, с железной калиткой и покатым навесом из красной черепицы. Калитка скрипнула, как всегда. Полированная медная дощечка с именем отца блестела в последних лучах вечернего солнца. Доктор Хью Драммонд, MRCP, LRCP, B.Ch[4]. В палисаднике стоял деревянный указатель, крепко воткнутый в траву. «Прием больных», – было написано на нем черными буквами, и стрелка показывала в соответствующую часть дома. Поймет ли ее отец?

Она позвонила в колокольчик. В прихожей раздался трезвон. Эта реликвия сохранилась со времен ее деда. На двери отцовского кабинета электрический звонок. Она подняла сумку и стала ждать.

Потом услышала быстрые шаги. Представила себе, как мать спешит к двери. Мама-то поймет наверняка. Тут воображение перешло в действительность. Дверь открылась, на пороге стояла мать, раскрыв объятия, позади виднелся отец. У них на лицах пока лишь одно – радость встречи с вернувшейся с войны дочерью.

– По мы опозорены, ты понимаешь? Покрыты позором, – говорил Хью Драммонд.

Мать плакала. Отец, нацелив на дочь погасшую трубку, как оружие, ходил по комнате мелкими кругами. Лишь после того, как она пробыла дома сутки, ей представилась возможность сказать им. Поначалу подмывало вообще промолчать. Их желание ухаживать за ней осложняло дело. Смерть Джека состарила их. Мать загнала горе внутрь, и оно подтачивало ее энергию и интерес к жизни. Она поседела еще до того, как дочь отплыла за море.

Анжела, устав от долгого путешествия, поднялась поздно. Крошечный ребенок предъявлял свои требования. У отца шел утренний прием пациентов. Доктор явился ко второму завтраку как обычно. Нехватка продуктов и ограниченный рацион не принимались во внимание, стол накрыт как обычно.

– Боже мой, а ты поправилась, Анжела. Это платье тебе мало. Наверное, это итальянская еда. Их ужасные спагетти в лошадиных дозах.

Платье едва сходилось на ней. Ни в одну юбку она не влезала.

– Мама, папа, – заявила Анжела, – я должна вам кое-что сказать. Еда тут ни при чем. Дело в том, что у меня будет ребенок.

Мать перестала разливать чай: кофе не было. Она застыла, держа в руке чайник, и медленно залилась краской.

Отец заговорил первым.

– Надеюсь, это шутка. Хотя и очень дурного вкуса.

– Нет. – Анжела старалась, чтобы ее голос звучал ровно. – Я бы не стала шутить на такую тему. Я беременна. Поэтому меня и отправили домой. – Глядя на их убитые лица, она продолжала говорить: – Мне так жаль. Так жаль обременять вас этим.

Тут мать залилась слезами, а отец вышел из себя.

– Опозорена, – повторял он. – Вышвырнута из Красного Креста и отправлена домой. Даже не верится. Анжела, как ты могла допустить это? – Он не ждал ни ответа, ни объяснений. – А о нас ты не подумала? О матери? Мало она пережила после смерти Джека, а тут еще ты...

– Не надо. Тише, перестань, – уговаривала мать. – Какой смысл так кричать? Ну успокойся, дорогой. – Она повернулась к Анжеле. – Он нездоров последнее время. Ему нельзя волноваться.

– Я не хотела расстраивать вас, – сказала Анжела. – Я не знала, что ты нездоров, папа. А то я бы ничего не сказала, не надо было ничего говорить. Не надо было вообще приезжать домой.

Она встала и, спотыкаясь, пошла к двери, потому что начала плакать. Дверь ее спальни не запиралась. А она хотела бы замкнуться от них, выплакать разочарование и горе, не ожидая что кто-то спохватится и явится разговаривать с ней.

Она положила руки на живот и сжала их, будто защищаясь. Бедная крошка. Никому ты не нужен. Я не останусь здесь. Я не хочу, чтобы ты родился здесь, раз они такие...

И, конечно же, вскоре пришла мать, села на кровать и стала оправдываться.

– Папа вовсе не это имел в виду. Он просто расстроился. Мы с ним поговорили и, конечно, сделаем все возможное. Ты же понимаешь, дорогая, как мы потрясены.

– Я знаю. – Анжела чувствовала страшную усталость. Она посмотрела на мать, а потом сказала то, о чем невозможно было и подумать: – Разве ты никогда не любила, мама? И не помнишь, что ты чувствовала?