Элен Гремийон - Кто-то умер от любви

Когда она наконец выговорилась, губы ее посинели, а вода в ванне совсем остыла. Софи стучала в дверь: обед тоже остыл. Мадам М. встала на ноги, и я не смогла удержаться от взгляда на ее тело: кожа ниже талии была вся в шрамах. Они уже побледнели, но я-то видела, что это следы от ударов хлыста, нанесенных ею самой. В какой-то книге она вычитала совет: „Чтобы разбудить дремлющие органы, следует бичевать себя до крови, особенно ягодицы и внутреннюю сторону ляжек“. Я не понимала, как она могла решиться на такую пытку, и задала ей этот вопрос. Она ответила ледяным тоном: „Потому что это единственное средство, помогающее бесплодным женщинам“. Никогда еще она не смотрела на меня такими недобрыми глазами. Помню, в ту минуту я подумала, что она вовсе не считает меня „достойной ее любви“, как она всегда уверяла.

Мы сели за стол. Ни у нее, ни у меня не было аппетита, но мы заставили себя есть — это хотя бы позволяло нам не разговаривать. Мне казалось, теперь я лучше понимала ее. Ведь у меня не было ни брата, ни сестры, и мне недоставало их так же, как ей недоставало ребенка, которого она не могла родить. Я попыталась утешить ее, сказав, что когда-нибудь у нее все получится, — вот и мои родители ждали много лет, прежде чем я родилась. Она даже не ответила и продолжала есть, замкнувшись в угрюмом молчании.

Мои родители, а теперь еще и мадам М. У меня не выходило из головы это странное совпадение: почему рядом со мной столько людей страдает от бездетности? До сих пор мне было непонятно, в чем заключается мое жизненное предназначение, но в тот момент, сидя над тарелкой с жарким, я подумала: а может, оно как раз и состоит в том, чтобы бороться с бесплодием? И вдруг все стало ясно как день. Комната без стен, холсты, краски, Альберто, — наконец-то я нашла способ отблагодарить ее за все, что она для меня сделала. Я только не знала, как сказать ей об этом. Случайно мне попалась на глаза газетная страница с письмами читательниц. Я схватила лист бумаги, ручку и начала писать, читая вслух свое послание:

Дорогая Ортанс-Болтанс! Женщина, которую я люблю всей душой, не может иметь детей. А я не хочу их иметь. Единственное, что мне нужно в жизни, — это живопись. Поэтому я готова родить ребенка для нее. Таким образом я в свою очередь смогу одарить ее тем, чего у нее нет.

Мадам М. сидела опустив голову, и я видела, как в ее тарелку капают слезы; она продолжала есть, не глядя на меня и содрогаясь от беззвучных рыданий. Наконец она через силу пробормотала, что молоденькая девушка, написавшая это письмо, сама доброта, но она не представляет, на что идет, и Ортанс-Болтанс, конечно, не замедлит охладить ее пыл. Затем она встала и вышла из столовой. Больше мы об этом не говорили.

Прошло еще два месяца, и однажды она сказала мне, что согласна. Я даже не сразу поняла, о чем речь. Потом она прошептала: „Нам придется соблюдать крайнюю осторожность, чтобы никто ничего не узнал“. Услышав это, я так оторопела, что даже не смогла ей ответить. Свое великодушное предложение я высказала сгоряча, когда у меня в голове все смешалось — уверенность в своей способности к деторождению и ее бесплодие, ее горе и моя благодарность. Но теперь я была склонна думать, что это идея из области фантастики. И я тешила себя мыслью, что ее муж не согласится на такое.

— Мне удалось уговорить мужа. Это будет всего один раз, только один, и если получится — хорошо, а не получится — делать нечего, значит, такова Божья воля.

Она даже не спросила, не передумала ли я. Подробнейшим образом рассказала, как все должно произойти. Мне ничего не придется делать, и она ручается, что это будет совсем недолго. Она все продумала. Ее муж вернется примерно через час, и можно осуществить наш замысел прямо сегодня вечером.

Я в себя не могла прийти от изумления: неужели он согласен?!

— Давайте подождем до завтра!

Вот все, что я смогла из себя выдавить. Я чувствовала, что на меня надвигается какая-то драма, но моей храбрости хватило лишь на эту жалкую уловку: „Подождем до завтра!“ Мне не хотелось потерять девственность при таких обстоятельствах. С человеком, которого я совсем не знала. Впервые в жизни.

Мадам М., видимо, подумала, что я стараюсь увильнуть от своего предложения, но это было не так. Мне просто требовалось хоть немного времени, чтобы свыкнуться с предстоящим. Я знала, что выполню обещание. Отступать было поздно, и вдобавок я никогда еще не видела ее такой счастливой. Притом я даже не боялась. Она так подробно описала мне эту „процедуру“, что у меня сложилось впечатление, будто я должна подвергнуться врачебному осмотру. Ни больше ни меньше. Ну а к этому я давно уже привыкла.

Мне только хотелось побыть одной. Постоять перед холстом. Не для того чтобы размышлять — наоборот, постоять, ни о чем не думая. Мадам М. слегка смутилась. Войдя в комнату без стен, я поняла причину: за ночь в комнате возникла кровать. А зеркало было задернуто новой красной портьерой, еще более яркой, чем другие. Я не могла находиться в этой комнате. Шагая по аллее, я встретила ее мужа. И даже не осмелилась взглянуть на него.

Однако на следующий день я вернулась в „Лескалье“. И все произошло именно так, как она и надеялась. Я забеременела с первого же раза, с девственницами это нередко случается.

Три месяца спустя мы уехали. Нужно было исчезнуть, пока нас не выдал мой пока еще плоский живот. Она все рассчитала заранее. На время моей беременности мы покинем деревню и вернемся только после родов. А потом наша жизнь войдет в прежнюю колею, словно ничего особенного не случилось, разве что она будет нянчить младенца, которого ей так не хватало. И я, наивная дурочка, верила, что все устроится именно так — легко и просто!

В течение всего своего рассказа Анни нервно ходила по комнате, не выпуская из рук чашку с цикорием. Потом вдруг заметила это, поставила ее на стол и села рядом со мной.

— Ты первый человек, Луи, кому я доверила эту тайну. Когда-то я писала о ней своим родителям. Но они так и не получили мое письмо. А ведь Софи, служанка мадам М., клялась и божилась, что отослала его. Никогда ей не прощу.

Анни явно ожидала, что я засыплю ее вопросами: „Что же было дальше?“, „Где теперь твой ребенок?“. Но вместо этого я, несчастный ревнивец, не придумал ничего лучшего, как злобно съязвить: — Значит, доблестному господину М. повезло не больше моего. Вот уж и впрямь нам всем перепало от тебя только по одному разу!

Лицо Анни горестно сморщилось, на глазах заблестели слезы. Но сейчас мне плевать было на нее, на ее несчастья, на все, что с ней стряслось, — я думал лишь о себе и хотел лишь одного: заставить ее поплатиться за измену, которую до сих пор, несмотря на долгие годы разлуки, не мог ей простить.