Дарья Плещеева - Береговая стража

— По нему петровская Кунсткамера плачет, — брякнула Федька.

— Он засмеялся и повел меня с кладбища прочь. Проснулся я в его доме — он тогда на Васильевском снимал комнатку. Зная, что пьяные ведут себя бессознательно и пошло, он постелил мне на полу старую рогожку. Потом раздобыл для меня капустного рассолу. И тогда я ему сказал: живу, прости Господи, как последняя скотина, а ведь за мое ученье деньги плачены, знаю немецкий и французский, по-аглицки могу изъясняться, пишу складно. Он мне: это оттого, что ты никому не нужен. Я ему: и подавно не нужен, девки только за деньги дают… А он мне: на девках свет клином не сошелся, хочешь быть моим другом? Я ему: как так? Он мне: а так, с сего дня. И подружились.

— Это он тебя от водки отвадил?

— Как он мог отвадить? — удивился Дальновид. — Он же не знахарь. Я сам стал искать способа вылечиться. И вот — сыскал. Заговорили меня. А он потом объяснил — в молодости попал в беду, вчера еще был богат, сегодня — ни гроша.

— Проигрался?

— Нет, там другое. Там — куда хуже. И вот он решил — с голоду не помру, ремесло в руках есть, но вкладывать душу в добывание денег не стану, а первым делом заведу друзей. Будут друзья — будет и все прочее. Заводил он их, надо сказать, тоже диковинно. Он — полуночник, любит шастать в потемках. Как-то набрел на девицу — сидит под забором в лопухах и рыдает. Оказалось — она с любовником своим сговорилась бежать из дому, чтобы повенчаться, а родители были настороже — тут же снарядили погоню. Догнали их, началась свалка, она побежала, куда глаза глядят. И вот — сидит, не знает, жив ли любовник, как быть, куда идти. Световид ее привел к себе, расспросил, наутро пошел отыскивать того любовника. С большим трудом на третий день отыскал. И чуть ли не сам их повенчал, на свадьбе был за посаженного отца. С тем новобрачным он тоже подружился, стали — не разлей вода. Но тому не повезло — умер, оставил молодую вдову.

— От чего умер?

— В утробе сделалось воспаление. Брюхо вздулось, рвота вонючая, горячка, бред — немца доктора позвали, он только рукой махнул. Сказывал, помочь невозможно, три дня промучается — и все. А вдове Световид потом сказал — будешь мне сестра. И она его полюбила… на все для него готова… А она, Фадетта, она… вот коли бы нарочно собрать все качества лучшей в мире жены, так это и будет она…

— Ты ее любишь? — догадалась Федька.

— Нет. Как я могу любить? Засмеют! У меня не осталось того органа, которым любят, Фадетта. Тот, которым девок пользуют, есть, а которым любят… Я ж избегался, вашей сестры столько перепробовал, да не по любви — какая там любовь по рублю… А от таких похождений в душе что-то умирает и отсыхает, как ветка от дерева. Что я могу ей дать? Да ничего! Имя-то у меня к нежностям располагает, Романом окрестили, и душа, может, нежная, да только покрылась корявой коркой. А с Выспрепаром он познакомился в типографии. Тоже какая-то история была, но о ней оба молчат. Григория Фомича приютил — так даже сперва от полиции прятал. Григорий Фомич служил в богатом доме, а там случилась кража, подумали на него. Потом все открылось — Световид с Выспрепаром догадались, где украденное искать, и они вора чуть ли не за руку поймали. Хозяин умолял Григория Фомича вернуться, он — ни в какую. Сказал — буду там жить, где мою верность и преданность ценят. Что было с Потапом… тоже ведь что-то было… Еще Андронушка, он в полку помощником лекаря был, в бою ногу оторвало, когда прусского короля воевали. Световид его замерзавшего в снегу откопал. Сказывал — идет поздно вечером мимо Покровского храма, слышит — в сугробе шебуршит кто-то, прислушался — а там человек псалмы наизусть бормочет, как над покойником. Андронушка тихий, сидит себе в каморочке и штопает нам всем чулки, но коли кто заболеет — с того света вытащит. Сейчас вот с раненым день и ночь возился. Кухарку, Секлетею, пригрел — но тут оплошал, Секлетея замуж хотела и перед всеми хвостом вертела, пришлось выгнать.

— Так что ж плохого, если женщина хочет быть замужем? — спросила Федька. — Этот ваш господин Световид не понимает любви, вот и злится на тех, кто любит…

— Он не злится.

— Ну, не злится… Он их презирает! Глядит на них свысока! Я-де страстей лишен, а вы — дурачье!

— Эх… — вздохнул Дальновид. — Тут я ничего объяснять не стану, потом сама догадаешься. Или вот Жан, Мироброд. За него Световид боится — парнишка талантлив, как бес, работать может сутками, а обидчив без меры. Его сам Княжнин пригрел, наш российский Расин, а супруга княжнинская, самого Сумарокова старшая дочь, над ним подшутила. Она особа спесивая и убежденная в непогрешимости. Жан тогда перевел либретто оперы Паизиелло «Инфанта Заморы» и был безмерно горд, что театральная дирекция приняла его перевод. Настолько горд, что менее всего беспокоился о деньгах. Он полагал, что это — первая ступенька на лестнице славы, а деньги придут, скажем, на десятой. И вот как-то госпожа Княжнина возьми да спроси его, много ли он получил за перевод. Ему бы отшутиться или соврать, а он, непонятно зачем, брякнул правду: дали, мол, свободный вход в партер, в рублевые места. Она полюбопытствовала, часто ли пользовался сим правом. И он опять же правдиво отвечал: да раз пять. Тут она засмеялась и говорит: «Дешево же! Нашелся писатель за пять рублей!» Ну, мало ли что дама ляпнет не подумавши? Так он на все семейство озлился, памфлеты стал писать, — это на благодетеля своего!

— Экая глупость! — удивилась Федька.

— Глупость, да. Таланту у него — на троих, а вздумал корчить из себя либертина, чуть ли не развратника, это и восемнадцати лет на свете не прожив. Но коли что делает — всей душой отдается, хоть бы той же музыке. Когда он предложил Световиду выпускать «Кабалистическую почту», а тот сообразил, как из нее извлечь прок, и нашел покровителя этой затее, Жан взялся переводить высокоумные письма маркиза д’Аржана для журнала, но с ними вышла странная история. Когда он показал переводы Световиду, про маркиза ни слова не сказал. Световид спросил: сам, что ли, столь философски мыслишь? Жан как-то так высказался, что все поняли: мыслит сам. А про маркиза докопался Выспрепар, он ведь и сам отличный переводчик. Ну, понятно, кому ж не хочется славы и похвалы? Ты вот тоже, поди, мечтаешь стать первой дансеркой.

— Кабы в дансерки производили за мастерство, то стала бы. А у меня рябая рожа и нет покровителя, — прямо сказала Федька.

— Погоди, довершим начатое дело — Световид твоим покровителем станет, — пообещал Дальновид. — Ты ему понравилась. И амурных услуг не попросит. Он выше этого!

— Ой… — ответила Федька, вдруг заметив, что в дверях стоит Световид и с любопытством слушает приятеля.