Елена Крюкова - Империя Ч

Она забилась, как в падучей, на каменном полу.

— Я ничего не поняла! Я ничего не поняла!

— Но ты почувствовала. Что?

По ее сморщенному лицу текли слезы.

Она поцеловала медную, гладкую руку, поблескивавшую зеленью в свете лампад, с нефритовым кольцом на безымянном пальце.

— Я почувствовала… что я живу всегда, везде…

— А еще? Еще что почувствовала ты…

Лицом в выщербленные плиты, истоптанные тысячью ног, упала она.

— Еще… я почувствовала… что я рождена для любви… для всех ее бездн и высокогорий… и что я люблю безумно, больше жизни люблю… одного смертного человека… не тебя, Будда… и его нет со мной… и не будет никогда…

Медная рука легла на ее затылок.

— Будет.

— Дай мне его увидеть! Еще раз…

— Я дам тебе увидеть другое. То, что могло быть, но чего не было у тебя.

— Что?..

— Жизнь создана из возможностей. Человек делает выбор не между одним и другим, а между тысячью дорог. И идет лишь по одной. Я покажу тебе, что было бы с тобой, если бы…

Он перевернул ее на спину медной рукой и всмотрелся в ее зареванное лицо.

— Да ты совсем еще девчонка, Лесико, — удивился Будда. — Так плакать. Так забывать себя. Я покажу тебе твое прошлое, что могло бы стать будущим твоим. Ты выбрала путь. Ты пошла по нему. Это твой путь Дао. Не ропщи. Тебе хочется увидать?

— Да, — шепнула она, и медный человек закрыл ей глаза холодной гладкой ладонью, пахнущей солью веков.

Они ехали в поезде по Китайской Восточной Железной Дороге, рельсы были проложены вдоль широкой бесконечной реки, важно катящей серые, синие, изумрудно-мрачные воды на Восток, среди мощного хвойного воинства елей, сосен, кедров, пихт, огнекрылых лиственниц, начинавших по осени желтеть, гореть красным, оранжевым пламенем. Кедры стояли огромные, важные, как митрополиты, с кадилами золотых шишек в колючих иглистых руках, качались на сквозном долгом ветру, гудели органно. Пихты взрезали чистое предосеннее небо черными острыми топорами верхушек. Красноствольные сосны весело выбегали на опушки, вспыхивали в закатном свете алыми рубашками сочащейся смолой коры. Тайга звенела птичьими голосами, в открытое вагонное окно доносился запах прели, грибов, врывался речной свежий воздух, и представлялось, как рыба ходит в прозрачном столбе могуче катящейся воды, стоит недвижно в солнечном луче, насквозь просветившем реку, до дна, до переката, до бурунов порога. Поезд иной раз замирал на таежных полустанках; пассажиры выскакивали из вагонов, дамы подбирали юбки, мужчины бросались в лес — скорей нарвать букет жарков, ободрать второпях куст жимолости, принести в купе горсть кисло-сладких, темно-синих длинных, как девичьи пальчики, ягод, набросать в шляпу белых грибов и подосиновиков, недуром лезущих из земли под соснами, под лапами лиственниц и елей.

Как пахло кислой, терпкой хвоей! Как ярко брызгало лучами над тайгой веселое восточное Солнце, казалось, уже раскосое от ослепленья собственным неистовым светом! Принц Георгий дергал оконное стекло вниз за витую ручку, она высовывала голову и подставляла лицо Солнцу, ветру, вдыхала ароматы восточного густого леса, дорожной гари, мазута на ярко-желтых плахах шпал.

— Тебе нравится здешняя земля, Лесси?..

Цесаревич, сидя напротив нее за купейным столиком, оторвал глаза от старой, засаленной, размахренной на кожаных сгибах книги и тепло, обнимая ее всю счастливым взглядом, посмотрел на нее.

— О да!

Она не могла сдержать возгласа восхищенья. Могучие деревья, могучая река, мощные лесистые горы, от подножья до маковки укрытые, увитые зеленой густейшей порослью; чистое небо цвета саянского лазурита; могучие люди, охотники, рыбаки, — вон один идет близ полотна, неподалеку от станции она увидала его, несет на плечах двух громадных тайменей, — толстые веревки продеты чудовищным рыбам под жабры, внутри них может быть икра, ее засолит нынче хозяйка, — а корзины грибов в руках у детворы на разъездах! а россыпи ягод — черной ежевики, золотой облепихи, багряной малины — в кульках и шапках у румяных баб на заплеванных семячками перронах! А сколько в недрах сей земли богатств, драгоценностей… сколько железа и золота, яшмы и нефрита, серебра и корунда… сколько жемчуга в реках, внутри речных перловиц, плотно смыкающих девственные створки свои!.. Она стыдливо сжала под вагонным столиком под юбкой с пышными оборками свои ноги. Цесаревич глядел на нее не отрываясь, с нежной улыбкой. Его лицо… он напомнил ей таинственное восточное божество; они так же улыбаются в старинных восточных книгах — будто видят что-то неведомое у тебя за спиной.

— Красива восточная земля нашей Империи, Лесси, — задумчиво сказал Ника, положив ладонь на пожелтелую страницу старой книги, — и она будет принадлежать мне, так же, как земля Польская и Уральская, Эстляндская и Кольская, Чукотская и Хорезмская. Красива и богата. А Зимняя Война грохочет совсем рядом. Как я уберегу красоту и драгоценность моей земли от разрушенья… крови, смертей, огня?.. Как?.. Ты женщина, ты мне подскажи… вам бы, женщинам, волю б дать — мы б вовек не воевали…

Она отпила горячего, свежезаваренного красного чаю из мелко звенящего, дрожащего в дорожной тряске стакана в позолоченном Царском подстаканнике. Обожгла себе губы.

— Милый, Ника, — голос ее произнес его имя с такой лаской, что его щеки порозовели. — Что я тебе могу подсказать?.. Да ничего. Ты будешь Царем… и велишь прекратить Войну. Ты заставишь подписать перемирье. Ты будешь властен делать то, что захочешь ты. И только ты. При чем тут я, маленькая служанка твоя?..

Она стремительно склонилась над столом и поцеловала лежащую на книге руку Цесаревича. Он не успел отдернуть ее.

— Ах ты моя милая, — прошептал он, беря ее за подбородок и заглядывая любовно ей в глаза, — славная девочка моя… Конечно, я прикажу подписать перемирье. Я не держу зла ни на Ямато, ни на Поднебесную. Эта Война уже идет невесть сколько годов. Все от нее устали. И военные, и гражданские. О мире мечтают, как о горячем пироге. Я его испеку. Поставлю на круглый стол: ешьте!.. Всем — по кусочку — отрежу…

Она радостными, сияющими глазами глядела на него, словно говоря: вот ты какой у меня, Царский сын, щедрый, милостивый, добрый, сверкающий, как Солнце над тайгою. И мы едем с тобой куда-то — куда? На Восток! На Восток едем мы! Туда, где Солнце встает над нашей землею, красное, прекрасное Солнце! Ты мое Солнце. Я счастлива только тем, что я сижу в тряском поезде рядом с тобою, пью крепкий индийский чай из тонкостенного стакана, гляжу на тебя, улыбаюсь, и все во мне улыбается, и все поет. Сколько раз на земле человек может любить, Ника?.. Невесть сколько раз. Но ведь есть же, Ника, одна-единственная любовь, да?.. Да, есть, ma chere Лесси. А мы с тобой любим друг друга одной-единственной любовью, да?.. Нет?.. Мы еще очень юные с тобой, Лесси. Я бы хотел, дорогая… что бы это была та самая, одна-единственная… но кто об этом может знать сейчас…