Джон Ирвинг - Мужчины не ее жизни
Еще будет молодой немецкий романист, чья книга была запрещена в Канаде. Его обвиняли в непристойности — и скорее всего заслуженно. Трудно забыть один из эпизодов, вызвавших возмущение. Герой романа этого молодого немца занимается сексом с курицами; его застают за этим в одном шикарном отеле. Это открытие делает персонал отеля, привлеченный жутким кудахтаньем, — к тому же горничная жалуется на перья.
Но немецкий романист интереснее других участников круглого стола.
«Я — писатель комический» — несомненно, в какой-то момент я произнесу эту фразу; я это всегда делаю. Половина аудитории (и более половины моих коллег по круглому столу) решит, что это означает: я — писатель несерьезный. Но комедийность — это что-то врожденное. Писатель не может принять решение стать комиком. Вы можете выбирать сюжет или отказаться от сюжета. Вы можете выбирать персонажей. Но комедийность — это не предмет выбора, просто вы либо родились с этим, либо нет.
Еще одна участница круглого стола — англичанка, которая написала книгу о так называемой вернувшейся памяти, в данном случае — ее памяти. Она проснулась как-то утром и «вспомнила», что ее насиловал отец, что ее насиловали братья… и дяди. А еще и ее дед! Каждое утро она просыпается и «вспоминает» кого-нибудь еще, кто насиловал ее. Когда-нибудь ее воспоминания должны исчерпаться!
Каким бы ожесточенным ни был спор, у молодого немецкого романиста будет отрешенное выражение лица, словно ему в голову только что пришло нечто безмятежно романтическое. Может быть, курица.
«Я всего лишь рассказчик, — буду снова (и снова) повторять я. — У меня не очень хорошо получаются обобщения».
Меня поймет только любитель куриц. Он посмотрит на меня добрым взглядом, может быть, немного плотоядным. Его глаза скажут мне: ты бы выглядела куда лучше с рыжевато-коричневыми перышками.
Во Франкфурте в моем маленьком номере в «Хесишер хоф» я пью не очень холодное пиво. В полночь наступает 3 октября — и Германия воссоединяется. Я смотрю по телевизору празднования в Бонне и Берлине. Исторический момент, я одна в номере отеля. Что можно сказать о воссоединении Германии? Оно уже произошло.
Всю ночь кашляла. Сегодня утром позвонила издателю, потом ведущему. Очень жаль, что приходится отменять мое участие в круглом столе, но я должна сохранить голос для чтений. Издатель прислал мне еще цветов. Журналист принес мне пачку таблеток от кашля «на настоящих альпийских травах». Теперь я могу прокашляться через мои интервью, издавая запах лимонного бальзама и дикого тимьяна. Я никогда так не радовалась кашлю.
В лифте я встретила трагикомическую англичанку; судя по ее виду, она проснулась и вспомнила о еще одном изнасиловании.
За ланчем в «Хесишер хоф» был (за другим столиком) немецкий романист, который занимается этим с курицами; у него брала интервью женщина, которая интервьюировала меня сегодня утром. За ланчем меня интервьюировал мужчина, который кашлял еще сильнее меня. А когда я в одиночестве прихлебывала кофе за своим столиком, молодой немецкий романист смотрел на меня всякий раз, когда я начинала кашлять, словно у меня перо в горле.
Я правда полюбила мой кашель. Я могу долго принимать ванну и думать о моем романе.
В лифте отвратительный американец, словно карлик, надувшийся гелием до невероятных размеров, невыносимый интеллектуал. Он, кажется, оскорбился, когда я вошла в лифт вместе с ним.
— Вы не участвовали в круглом столе. Я слышал, вы заболели, — говорит он мне.
— Да.
— Тут все заболевают — ужасное место.
— Да.
— Надеюсь, вы меня ничем не заразите.
— Я тоже надеюсь.
— Вероятно, я уже заболел — столько тут торчу, — добавляет он.
Он говорит так же непонятно, как и пишет. Что он имеет в виду — что проторчал во Франкфурте достаточно долго, чтобы чем-то заразиться, или же он проторчал в лифте достаточно долго, чтобы заразиться от меня?
— Вы по-прежнему не замужем? — спрашивает он меня.
Это не аванс. Это характерное нелогичное заключение, какими славится невыносимый интеллектуал.
— Все еще не замужем, но, может, скоро буду, — отвечаю я.
— А-а — рад за вас! — говорит он мне. Меня удивляет его искреннее сочувствие. — А вот и мой этаж, — говорит он. — Жаль, что вас не было за круглым столом.
— Да.
Ах уж эта оставшаяся незаметной случайная встреча двух знаменитых авторов — есть ли что-либо, сравнимое с этим?
Моя писательница должна на Франкфуртской книжной ярмарке познакомиться с рыжеватым блондином. Плохой любовник — ее коллега-писатель, ярый приверженец минимализма. Он опубликовал только две книги рассказов — этакие хрупкие сооружения, такие жидкие, что большая часть истории остается за бортом. Продажи у него маленькие, но это компенсируется своеобразным и безоговорочным восторгом критиков, который часто сопутствует безвестности.
Писательница должна быть автором «крупных» романов. Эта пара — пародия на пресловутую мудрость, гласящую, что противоположности притягиваются. В данном случае они не выносят писаний друг друга, их взаимное влечение носит исключительно сексуальный характер.
Он должен быть моложе ее.
Роман у них начинается во Франкфурте, а потом он едет с ней в Нидерланды, куда она отправляется продвигать на рынок свое нидерландское издание. У него нет нидерландского издателя, и он не так купался в лучах славы во Франкфурте, как она. Хотя она этого не заметила, он — прекрасно заметил. Он не бывал в Амстердаме со студенческих лет, когда провел летние каникулы за границей. Он помнит проституток; он хочет показать ей проституток. Может быть, и живое секс-шоу.
— Я думаю, мне не хочется видеть живое секс-шоу, — говорит женщина-писатель.
Возможно, это он предлагает заплатить проститутке, чтобы она позволила им посмотреть за ней с клиентом.
— Мы могли бы устроить наше собственное живое секс-шоу, — говорит автор рассказов.
Он как будто почти что безразличен к этой идее. Он дает ей понять, что ей это должно быть интереснее, чем ему.
— Как писателю, — говорит он. — Для исследования.
Когда они приезжают в Амстердам, он приводит ее в квартал красных фонарей и старается выставить себя этаким рубахой-парнем, который чувствует себя здесь в своей тарелке. «Нет, я бы не хотел видеть, как это делает она — у нее склонность к садомазохизму». (Что-то в этом роде.) Минималист хочет внушить ей, что наблюдать за проституткой с клиентом — это всего лишь такое развлеченьице с порочным оттенком. Он говорит, что самое трудное будет не рассмеяться, потому что они, конечно же, не могут выдать свое присутствие клиенту.
Вот только интересно, как проститутка спрячет их, чтобы они могли видеть, оставаясь невидимыми.
Это будет моим исследованием. Я могу попросить моего нидерландского издателя прогуляться со мной по кварталу красных фонарей, ведь в конечном счете именно это и делают туристы. Его, наверно, просят об этом все женщины-писатели; мы все хотим, чтобы нас провели через нездоровое, отвратительное, сексуальное и извращенное. (В последний раз, когда я была в Амстердаме, один журналист прогулялся со мной по кварталу красных фонарей; это была его идея.)
Значит, так вот я и посмотрю на этих женщин. Я помню, они не любят, когда на них смотрят женщины. Но мне наверняка удастся найти одну или двух, которые не вызывают у меня безоговорочного отвращения, — кого-нибудь, к кому я потом смогу вернуться одна. Это должна быть женщина, которая говорит по-английски или хотя бы немного по-немецки.
Одной проститутки может быть достаточно, если она не возражает против разговоров со мной. Я наверняка смогу представить себе акт, не видя его. И потом, меня больше всего интересует, что происходит со спрятавшейся женщиной, писательницей. Допустим, что плохой любовник возбудился, что он даже мастурбирует, когда они прячутся вместе. А она не может возразить или хотя бы пошевелиться, чтобы отодвинуться от него, потому что иначе клиент проститутки узнает, что за ним наблюдают. (Да, но как он мастурбирует? Вот в чем проблема.)
Может быть, ирония судьбы состоит в том, что проститутка, по крайней мере, получает деньги за то, что ее используют, но женщину-писателя используют тоже. Так. У писателя должна быть дубленая шкура. В этом нет никакой иронии.
Позвонил Алан. Я ему покашляла. Теперь, когда заняться с ним сексом у меня нет возможности, поскольку он находится по другую сторону океана, мне, естественно, хочется заняться с ним сексом. Женщины — извращенки!
Я не сказала ему о книге — ни слова! Это испортило бы эффект от открытки.
(На еще одной открытке Алану, представляющей собой общий вид павильонов Франкфуртской книжной ярмарки, в которой участвуют около 5000 издателей из более чем 100 стран.)
БОЛЬШЕ НИКОГДА БЕЗ ТЕБЯ. ЦЕЛУЮ. РУТ.
