Ольга Арнольд - Агнесса среди волков

— По-моему, ты готова поменяться с ним местами, — заявил мне тогда Марк.

— С удовольствием. Главное, что ему прямо на дом приносят уже приготовленную еду (в углу вольера стояла миска с пшенной кашей), и никто от него не требует, чтобы обед подавался на стол немедленно и в разогретом виде, — отпарировала я.

И вот теперь, когда я прихожу домой, меня встречает накрытый стол! Чудеса, да и только!

Мой любимый «Чинзано». Пористый шоколад — я его предпочитаю всем другим. Кисть черного винограда. Да, Марк постарался.

Он нажал на кнопку магнитофона, и запел Джо Дассен.

Я удобно устроилась на диване, решив на время обо всем позабыть. Не так часто в жизни встречаются такие минуты, когда, кажется, все желания исполняются и не хочется ни о чем думать, хочется просто жить, как бы существуя вне времени и пространства и наслаждаясь каждым мгновением.

Тем более что в последнее время мне было не до роскоши: не на что было купить не то что бананы и шоколад, но даже самые банальные яблоки.

Марк не торопился; он тоже уселся на диван, но не рядом со мной, а довольно далеко, повернувшись ко мне лицом, так что мы с ним глядели прямо друг на друга, Он не сводил с меня глаз, даже наливая в мою рюмку вермут — без всяких там тоников и кусочков льда, чистый вермут, именно так, как я люблю; даже перемотать назад магнитофонную ленту, когда я попросила еще раз поставить «Енисейские поля», он умудрился вслепую, потому что смотрел только на меня.

Мне вспомнилось наше первое свидание; Марк с удовольствием вошел в одну из своих любимых ролей — роль соблазнителя, и я с не меньшим удовольствием ему подыгрывала.

При этом он до меня еще даже не дотронулся, и мы оба оттягивали те минуты, когда легкие прикосновения разбудят желание и наши тела оживут, и еще более волшебные мгновения, когда для нас будет существовать только один мир — мир чувств и ощущений.

А пока мы вели почти интеллектуальную беседу; я откинулась на спинку дивана и закурила; говорил больше Марк, я слушала. Он рассказывал мне о годах, проведенных за границей.

Оказывается, он сразу после нашего расставания попал в «выездные»; каким образом он избавился от клейма, уму непостижимо. Правда, развелись мы очень тихо и в загсе, хотя от нас и не требовалось никакого объяснения по поводу развода — детей у нас не было, и разделом имущества мы не занимались, я громко заявила, что во всем виновата сама, надеясь, что кто-нибудь донесет мои слова куда надо.

Очень скоро из простого совслужащего, корпевшего за свои 120 рэ день-деньской за письменным столом, он стал переводчиком, сопровождавшим наши делегации за границу. Работал ли он только на тех, кто ему официально платил деньги, или на кого-либо еще, было из его рассказа понять очень сложно. Скорее всего он работал на разведку, наверное, на военную разведку, ГРУ, как и его отец, — такой вывод я могла сделать из некоторых его недомолвок и оговорок; впрочем, он не хуже меня знал Фрейда, и я не верю, что эти оговорки были случайными. Нет, скорее всего он сознательно пытался создать у меня такое впечатление, окутать себя атмосферой загадочности; я понимала, что он играет, и тем не менее ему верила — вряд ли без службы в некоторых структурах он мог бы так свободно разъезжать по заграницам. Тем более что через несколько лет работы в издательстве его послали в Латинскую Америку — сначала на Кубу, а потом в Аргентину, где он служил на маленькой дипломатической должности, вроде десятого атташе по культуре.

А потом, видно, это существование советских людей за границей, замкнутый мирок, где все думают только о приобретении материальных благ и каждый стучит на каждого, совсем ему осточертели, хотя он, судя по всему, и пользовался большей свободой, чем остальные члены советской колонии. А может быть, он оказался замешанным в каком-то скандале — зная Марка, я не могу этого исключить. Он плюнул на карьеру, ушел со службы и устроился в одно из первых совместных предприятий, которое занималось установлением связей между нашим нарождающимся бизнесом и Испанией. Испания! Эта страна всегда была мечтой Марка. Она привлекала его гораздо больше, чем Латинская Америка.

Как он рассказывал об Испании! Был он и в том самом замке Дали, где престарелый маэстро доживал свои последние годы и о котором ходит столько анекдотов. А уж сеньориты! Тут в его глазах появился лукавый блеск, но я не реагировала — я прекрасно знала, что он меня нарочно провоцирует.

Но все хорошее когда-нибудь кончается, и кончилось и его СП — попросту говоря, лопнуло. Тогда Марк стал работать в агентстве, которое занималось организацией международных бизнес-туров. Я так и не поняла, почему он решил окончательно вернуться в Москву — может быть, устав от благополучной и поэтому слишком скучной жизни на процветающем Западе, он захотел возвратиться на родину со всеми ее потрясениями, а может, просто ему надоела жизнь на чемоданах, или его постигло разочарование в любви и какая-нибудь испанская барышня наступила ему на любимую мозоль, но на этом я не стала заострять внимание. Главное, что он был у меня, здесь и сейчас.

Он ничего не говорил о своей личной жизни, единственное, что я поняла, — у него никогда не возникало и мысли о женитьбе. Я, разумеется, тоже не рассказывала ему о том, что было у меня за эти десять лет.

Марк был в превосходном настроении. Я уже и вспомнить не могла, когда он был таким остроумным и красноречивым. С каким блеском он рассказывал мне истории из жизни партийных бонз! Как я хохотала, когда он поведал, как в Аргентину привезли деньги и бумагу на печатание Манифеста коммунистической партии! С каким восторгом встречали визитеров из Москвы местные коммунисты и как быстро они прокутили зелененькие, предназначенные для публикации бессмертного произведения Маркса и Энгельса! Всего должны были напечатать миллион экземпляров этого самого манифеста; естественно, бумагу немедленно загнали, после чего у некоторых деятелей международного коммунистического движения выросли особняки в окрестностях Буэнос-Айреса. Далее отрапортовали в Москву с победном шествии классиков марксизма-ленинизма по планете и даже издали несколько тысяч экземпляров книги, чтобы показать товар лицом. Я смеялась, как сумасшедшая, хотя на самом деле было грустно — подумать только, это те деньги, которые мне недоплачивали, пока я горбатилась на государственной службе!

Мы говорили, мы смеялись, мы пили «Чинзано», а тем временем воздух в комнате, казалось, загустел от излучаемых нами флюидов. Становилось душно, хотя форточка была открыта. Марк расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. На мне было закрытое темно-красное платье без пуговиц, я не могла его расстегнуть, поэтому я сняла с себя часы и браслет. Мне захотелось забраться на диван с ногами, и тут я почувствовала, как мне мешают сапожки — когда я вошла, у меня не было времени и желания их снять. Тем более, что мои ноги хорошо в них смотрелись и подъем казался особенно изящным.