Елена Арсеньева - Мост бриллиантовых грез

Перед глазами мелькали женские лица.

Мать Романа! Эмма! Любовница Лорана! Та женщина, которая выходила позавчера из дома Армана, переспав с ним! Та женщина, которую Катрин разглядывала на контрольках!

Одно и то же лицо.

Одно и то же лицо?

Ой, нет, не может быть, чтобы ей так повезло… Чтобы так сказочно, фантастически повезло!

Награда за все страдания, за все унижения!

Как она могла забыть? Фотографии будут готовы сегодня. Наверняка они уже готовы. Сейчас она все узнает. Вернее, удостоверится в том, в чем уже почти убеждена.

«Фанни… – вдруг подумала Катрин почти с нежностью. – Дорогая Фанни! Спасибо, подруга, что ты мне сегодня позвонила! Тебе это зачтется – на небесах!»

– Ну что, – спросил Илларионов, когда Эмма, зябко обхватив руками плечи, вошла в комнату, – нагляделась?

– Вы так кричали друг на друга… Должна же я была посмотреть, с кем ты там выясняешь отношения!

Она подошла к камину и протянула руки к огню. В комнатах было довольно тепло, и солнце светило в окно, не так уж и озябла Эмма на балконе. Трясло ее совсем по другой причине, однако она нарочно попросила Илларионова растопить сегодня камин – чтобы можно было вот так подойти и протянуть руки к огню. Волнующее ощущение, впервые в жизни!

– Я кричал? – изумился Илларионов. – Я?! Да я вообще не умею кричать, ты что?

– Нет, ты не кричал, – вынуждена была согласиться Эмма. – Но она…

– Ну и как она тебе? – спросил Илларионов. Спросил с некоторой опаской: видимо, опасался, не станет ли Эмма устраивать ему сцену ревности. А может быть, наоборот, хотел такой сцены.

– Что тебе сказать… – рассудительно промолвила Эмма, глядя в огонь и словно бы видя там красивое, загорелое, желтоглазое, обрамленное рыжими локонами лицо этой похотливой, распутной стервы. – Во-первых, это все у тебя было доменя, во-вторых, она, конечно, очень красивая, и я даже где-то тебя понимаю…

И тут же она представила то, что было уже при ней: увидела это лицо сладострастно запрокинутым, увидела грудь Катрин, выпущенную наружу из лифчика, увидела задранную юбку, обнажающую бедра в черных кружевных чулках – такие только шлюхи носят! – и стиснутое этими черными, бесстыдными бедрами стройное юношеское тело. А заодно услышала шепот, который раньше предназначался только ей, ей одной… и не выдержала. Сорвалась, закричала:

– Она мерзкая, омерзительная, я ее ненавижу, я ее не выношу, я не хочу ее видеть!

Ну конечно, счастливый до смерти этой вспышкой ревности (предназначенной, как он был уверен, ему) Илларионов кинулся ее утешать, и Эмма в очередной раз выплакалась на его заботливо подставленном и уже знакомом плече.

«И так теперь будет всегда!» – подумала она.

Странно: эта мысль не внушила особенной тоски. Наоборот, принесла странное умиротворение. Ей было бы совсем хорошо, если бы не мучительная колкая боль в сердце, которая отдавалась в висках: «Что сказать ему? Что ему сказать? Как теперь все будет? Как будет теперь? Что мне делать? Я запуталась, я запуталась!»

Именно теперь, когда ее немыслимая, заблудившаяся, преступная судьба вдруг выбралась на ровную дорогу, освещенную солнцем (не хотелось Эмме сбиваться на банальности, но ведь в том-то и сила их, и живучесть, что они чудовищно, непробиваемо верны и точны!), овеваемую теплым ветром, именно теперь она совершенно не знала, с какой ноги по этой ровной дороге идти. Первый шаг уже сделан, но только теперь она вспомнила, что следом влачатся тени, темные тени ее души, те самые призраки и скелеты, о которых говорил проницательный Илларионов, говорил посмеиваясь и, такое впечатление, совершенно не подозревая, что попадает не в бровь, а в глаз, и не просто в глаз, а в самый зрачок… «Не оглядывайся! – просто-таки кричала, предупреждая, старинная премудрость. – Не оглядывайся на прошлое, а то пропадешь!» И интуиция Эммы готова была последовать этому совету, этой мольбе. Но сердце! С сердцем-то что делать, как разорвать его надвое? Даже если это удастся, одна половина всегда будет трепетать, и кровоточить, и томиться о незабываемом, о чудесно-волшебном – о любви!

Можно себе представить, сколько раз уже пытался Роман ей дозвониться. Он с ума сходит от тревоги, это понятно. Надо включить телефон…

«А я не сходила с ума, когда он там с ними… то с Фанни, то с Катрин? Ничего, пусть помучается!» – ожесточенно подумала она, еще крепче зарываясь в плечо Илларионова.

– Ну ты и плакса у меня, оказывается, – усмехнулся тот. – Давай я тебя так и буду звать – Плакса? А ту картину ван ден Берга так и подпишу: не «Дорогой Эмме», а «Дорогой Плаксе».

Она только начала было смеяться, с трудом вырываясь из всхлипываний, как зазвонил телефон. И после нескольких гудков и любезного предложения автоответчика оставить сообщение после сигнала (aprиs le bip, как говорят французы) зазвучал мужской голос, полный страстного желания угодить:

– Мсье Илларионов, это Доминик Хьюртебрайз. Ваш заказ снят со стенда и упакован, вы получите его в любую минуту, как только пожелаете. Но только, к сожалению, не сегодня: машина отдела доставки с охраной уже ушла по другому адресу, пока я вам дозванивался. Кроме того, здесь сейчас находится Сесиль Валандон, в салоне которой вы сделали несколько снимков, и она готова упаковать те работы, которые вы назовете. Ждем вашего звонка в любую минуту!

– Ух ты, – радостно сказал Илларионов. – Да это мошенник Хьюртебрайз нарисовался. Погоди-ка… – Он легонько чмокнул Эмму в голову и подскочил к телефону: – Мсье Хьюртебрайз? Извините, не смог сразу снять трубку. Приятные известия… Очень рад, что ван ден Берга никто не успел купить. Давайте договоримся так. Ничего мне посылать не нужно, я приеду сам и все заберу не позднее чем через час-полтора. Прихвачу пару своих бодигардов, так что все будет надежно, как в сейфе Лионского кредита. А теперь можно пригласить к телефону мадам Валандон? И, если не затруднит, передайте ей ту контрольку, которую я у вас оставил, хорошо?

Илларионов взял с письменного стола неземной, просто чудовищной красоты и причудливой формы (потрясенная Эмма уже успела узнать, что это так называемое цилиндрическое бюро XVIII века, и в этом кабинете ему составляли компанию канапе эпохи Людовика XVI, комод-жардиньер – подставка под цветы, по-русски говоря! – а также три стула и два кресла аналогичной эпохи, не считая нескольких картин, относящихся к тому же периоду французской истории) черный конверт с маркой фотоателье и вынул из него несколько фотографий. Придерживая ухом трубку, просмотрел их и выбрал три:

– Мадам Вадандон? Большое спасибо, что смогли связаться со мной. У меня тут жизнь внезапно сделалась несколько неупорядоченной, прошу простить. Мсье Хьюртебрайз передал вам контрольку? Пожалуйста, взгляните. Меня интересуют объекты номер 6, 16 и 19.