Светлана Успенская - Посмертная маска любви

— Меня зовут Борзятников Игорь Петрович, — представился он, протягивая мне руку.

Рука у него оказалась холодной и цепкой. Странная птица этот Борзятников. И фамилия характерная — как говорится, Бог шельму метит.

— Я, кажется, не просил вас об услугах, — дипломатично начал я, рассматривая его золотой «Паркер» на столе и обшарпанный «дипломат» рядом.

— Вы не просили, — отозвался адвокат. — Зато об этом просили ваши друзья. Они же и оплачивают мои услуги.

— Вот как? — удивился я. — А мне еще недавно казалось, что у меня нет друзей… Если вы не в курсе, по странному, я бы даже сказал, где-то роковому стечению обстоятельств мои друзья все на данный момент, увы, безнадежно мертвы.

— Очевидно, не все они мертвы, не все, — утешил меня Борзятников, доставая из «дипломата» шикарную кожаную папку с золотым тиснением с кучей бумаг, газетных вырезок и типографских бланков.

— Могу я в таком случае узнать их имена? — осторожно спросил я.

— Не можете. К сожалению, совсем не можете…

— Почему?

— Это одно из условий моего нанимателя.

Подобная скрытность пришлась мне не по вкусу, и я резко заметил, поднимаясь на ноги:

— Тогда я вынужден отказаться от ваших услуг и от услуг неизвестных мне людей… Разговор окончен, вызывайте конвой.

Борзятников удивленно уставился на меня из-под золоченых очков и заметил:

— С вашей стороны это совершенно неблагоразумно.

— Это мое дело!

— Речь идет о вашей свободе, — туманно заметил адвокат и осторожно добавил: — О вашей возможной свободе в самом ближайшем времени…

Я задумался. Слишком красиво звучит это короткое слово «свобода», чтобы от него отмахнуться, как от мухи.

— Тогда могу я хотя бы узнать пол вашего нанимателя? Это мужчина или женщина?

— Я согласую ответ на этот вопрос с вашими друзьями и сообщу вам его при следующем свидании.

— Боюсь, что в таком случае оно не состоится, — гордо отрезал я и твердо направился к двери.

Но мой надменный взгляд случайно упал на свернутую газету, которая одним краем вылезала из-под папки с бумагами Борзятникова. На ней я увидел серо-черный край какого-то снимка и крупный заголовок статьи вверх ногами. Судя по тону «шапки», это была молодежная газета, недавно выросшая из комсомольских штанишек и поэтому невероятно наглая. Аршинными буквами заголовок гласил: «Американская журналистка в лапах русских медведей!!!» — и мелкими буквами ниже: «Московское бюро AEN в ужасе».

Я плюхнулся на стул, как будто мне подрубили ноги, и севшим голосом произнес, стараясь казаться равнодушным:

— Я очень соскучился по свежим газетам… Разрешите взглянуть, — и протянул руку к папке. — Хочется узнать прогноз погоды на завтра, а то у меня давление, знаете ли, скачет…

Борзятников недоуменно уставился на мою руку, но потом сообразил, кивнул и даже растянул губы в некоем судорожном подобии улыбки:

— Ах это… Пожалуйста, пожалуйста… Купил, знаете ли, в метро, любопытно взглянуть иногда…

Я схватил газету и с жадностью бросился читать. После первой же строчки меня прошиб холодный пот волнения.

«Московское бюро AEN в ужасе — пропала восходящая звезда американской журналистики 28-летняя Кэтрин Мэйфлауэр. «Российская действительность страшнее кошмаров Хичкока, — заявил руководитель бюро господин Дэмпси. — Американское правительство сделает соответствующее заявление, если госпожа Мэйфлауэр не будет в ближайшие дни найдена. Постсоветская Россия по условиям работы журналистов является страной наивысшего уровня сложности, опережая многие страны третьего мира…»

Господин Дэмпси намекнул, что, возможно, данная акция является, очевидно, одной из серии похищений иностранных журналистов в Чечне и на Северном Кавказе с целью выкупа, однако наотрез отказался сообщить, какими материалами Кэтрин Мэйфлауэр занималась в Москве. Господин Дэмпси заявил, что любая информация о госпоже Кэтрин Мэйфлауэр будет соответствующим образом вознаграждена.

Мы же, русские коллеги Кэтрин, надеемся, что наши доблестные силы правопорядка все-таки установят, куда, когда и при каких условиях исчезла г-жа Мэйфлауэр, а также приложим все силы для самостоятельного журналистского расследования этого прискорбного случая».

Рядом с заметкой была помещена фотография — настолько серая и мутная, что Кэтрин не узнала бы даже родная мать, не говоря уже о случайном свидетеле похищения.

— Позвольте, я вернусь в камеру, — возвращая газету, мрачно сказал я Борзятникову. — Не могу я сейчас обсуждать собственные дела…

Тот спорить не стал, но выразил надежду, что в следующий раз я буду сговорчивее, и меня увели.

В камере меня встретил знакомый, ставший почти уже родным, характерный человеческий гул, который звучал гораздо тише, чем звенящая тишина моего внутреннего отчаяния.

«Ну вот я узнал, что с ней, — мрачно думал я, хлебая баланду и не замечая ее мерзкого тараканьего вкуса, от которого меня всегда мутило. — Меня бросили в колодец, а ее повезли к Рэму… к Ремизову… Я-то, дурак, считал, что это из-за меня они пачкались, что я был их единственной целью. Меня кинули в колодец, как использованную тряпку, и забыли, а она… а ее… — Я с холодным отчаянием сжал виски. — Узнали про ее расследование и сцапали, а меня — в колодец… А когда я утек от них, нашли и решили отсюда выцепить, чтобы устроить очную ставку или что-то в этом роде. А потом пристрелить обоих… Меня — за близнецов… Ее — за то, что она собирала против них сведения… Что же делать? Что делать?..»

Кроме истерических причитаний, в ту минуту я ни на что не был способен. Мозги, пораженные отчаянием, шурупили медленно, но все же худо-бедно шурупили…

Эти бандиты даже наняли для меня этого крысенка-адвоката, чтобы тот сделал меня более сговорчивым, прислали маляву: мол, готовы устроить побег. Ну да, они все точно рассчитали, какой же дурак откажется рвануть из тюрьмы, если ему светит статья за умышленное убийство! А потом они меня возьмут за жабры, я буду трепыхаться, как неопытный малек в желудке матерой щуки, когда мне продемонстрируют Кэтрин с приставленной к виску пушкой.

Кэтрин… Я бессильно сцепил холодные руки и чуть было не закричал от отчаяния. Что они сделали с ней? А вдруг они убили ее?.. Изнасиловали? Искалечили? Вдруг они ее пытали? Милую, хрупкую Кэтрин… Я даже не сомневаюсь, что она не сказала им ни слова обо мне, но надолго ли хватит у нее силы воли выдержать издевательства бандитов?

«Я должен бежать, — решил я. — Пусть я попаду к ним, и они меня прикончат, но я должен хотя бы попробовать спасти ее. Может, нам удастся выкрутиться на пару…»