Энн Стюарт - Полуночная роза

Этой целью являлось — унизить собственного отца. Отца, который презирал его, и окончательно от него отвернулся после смерти любимого старшего сына и жены. Что бы ни делал Николас, отец был недоволен, любые попытки заслужить его любовь или хотя бы одобрение, оканчивались ничем. Тогда Николас бросил стараться, решив, что если уж ему так и так суждено видеть со стороны отца одно недовольство, то лучше уж постараться сделать все возможное, чтобы его заслужить.

Нельзя сказать, что его отец прожил тихую и безгрешную жизнь. У Блэкторнов была дурная кровь. Безумие передавалось из поколения в поколение, а Иепта Блэкторн в своем стремлении доказать, что семейный недуг не коснулся его, заходил чересчур далеко. И Николас восстал. Он не упускал возможности при каждом удобном случае напоминать отцу о проклятии их рода. И вот, когда он был уже совсем близок к тому, чтобы получить свидетельство об окончании университета с отличием, он бросил ему последний вызов.

Пьяный скандал, за которым последовала ужасающая сцена в старинной библиотеке, где ничто веками не нарушало тишины, а затем еще одна выходка во время торжественной церковной службы, и Николаса Блэкторна с позором выставили вон.

Он не был на самом деле так сильно пьян, как хотел казаться. Просто выпил для храбрости, но ему запомнились потрясенные лица его сокурсников, например, троюродного братца, Кармайкла Фицуотера и этого ленивого светского щеголя Энтони Уилтона-Грининга. И еще он так и не смог забыть ненависти, с какой смотрел на него отец, выкрикивая проклятия в его адрес, и как потом он стал терять сознание, сидя за своим письменным столом. Стоя в ту ночь у изголовья отцовской кровати, Николас не испытывал торжества, глядя как он задыхается. «Едва ли он долго протянет», — сказал доктор. Еще один апоплексический удар наверняка доконает его, а поскольку беспутный сын, конечно, не образумится, то дни его сочтены.

Николас не чувствовал вины. Не чувствовал ничего, наблюдая за тем, как отец цепляется за жизнь. Он бы с удовольствием остался, чтобы стать свидетелем его конца, если бы не непреклонное решение дядюшки Тиздейла.

Старший брат его матери — холостяк, человек, любящий жить на широкую ногу, был удивительно терпим к нему. Николас всегда жалел о том, что его отцом был не он, а старый упрямец, превративший его существование в пытку. Возможно, тогда душу его не разъел бы порок, пускай дурная кровь безумных Блэкторнов и текла в его жилах.

Великодушный Тиздейл положил конец медленному отцеубийству. Он отправил Николаса в Европу на свои средства и велел вернуться мужчиной. Мужчиной, знающим, что такое чувство долга.

И Николас его послушался. Он провел немало времени в публичных домах Парижа, влюбился в Венецию, был очарован Римом, и вообще колесил по Европе, охваченной политическими беспорядками, думая только о том, чтобы получить побольше удовольствия. Он был готов вернуться домой, готов заключить мир с отцом, который вопреки всему выздоравливал. Но именно тогда он и совершил один из самых ужасных проступков в своей состоящей из сплошных ошибок жизни.

Развить в себе чувство долга посоветовал ему дядя Тиздейл. Подчиняясь этому чувству, он, и решил нанести визит вежливости своим крестным родителям, которые жили в Бургундии, крестным родителям, с которыми он не был даже знаком. Граф и графиня де Лориньи были друзьями его матери, он лишь формально считался их крестником, но все же это накладывало на него некие обязательства, и, приехав в Бургундию, он не мог не провести хотя бы несколько дней в их замке.

Впервые Николас вел себя безупречно. Долгая разлука с отцом и воспоминания о детстве разбудили в нем желание стать другим человеком, начать новую жизнь, и он делал все, чтобы это желание осуществилось. Он был любезен и почтителен со старым графом, сумел очаровать его маленькую, похожую на птичку подвижную жену, и по-братски вел себя с их маленьким сыном Шарлем-Луи.

Вот только с графской дочкой ему было отчего-то не просто. У девушки с огромными доверчивыми глазами было странное имя Жизлен. Хрупкая, совсем мальчишеская фигура с едва наметившейся грудью, затянутой в тугой шелковый корсаж. Быстрые изящные движения, серебристый смех. Ее невинная грация и юная свежесть разбили ему сердце, разбудили желание.

Путешествуя по континенту, он перебывал в постели у многих женщин, охотно отдававшихся ему. Служанки в трактирах и аристократки, горничные и герцогини — он мог выбирать, — сговорчивых было сколько угодно. Николас знал, что привлекателен, знал, что умеет нравиться.

Все эти женщины были опытны, все были старше его, все они были чувственны, жадны до удовольствий, неутомимы и искушены в любви. Он многому у них научился и получал наслаждение.

Но его впервые взволновало столь юное создание, почти дитя, еще только начавшая созревать девочка. Влечение, которое он чувствовал к ней, заставляло его презирать самого себя, но с каждым днем лишь усиливалось, и по мере того как его трехдневный визит растягивался на несколько недель, превращалось в страсть.

Он считал, что девушка ни о чем не догадывается. Она была слишком молода, слишком неопытна, чтобы понять, какие мысли бродят в его порочном мозгу, когда брала его за руку, улыбалась, целовала в щеку, оставляя за собой едва заметный аромат нежных духов.

Наверное, так могло продолжаться бесконечно, или по крайней мере до тех пор, пока она бы не стала взрослой, если бы судьба не задумала вновь изменить его жизнь, сбив с верного пути, который он на сей раз выбрал, и снова толкнув в тьму и отчаяние.

Николас понял, что содержится в письме уже в тот миг, когда узнал почерк дядюшки Тиздейла, который мог написать что-то более пространное, чем долговая расписка, только если речь шла о жизни и смерти. И на этот раз дело было в последнем. У сэра Иепты Блэкторна случился еще один апоплексический удар. Тиздейл не сообщал подробностей, но Николасу было не трудно представить себе, как это было. Наверняка он умер, проклиная судьбу за то, что его имя и владения унаследует столь бессмысленное и безответственное создание как его младший, оставшийся в живых сын. Скорей всего, испуская последний вздох, он так и не узнал, что Николас сделал свой первый, неуверенный шаг на пути к спасению. Сидя в одиночестве в парке «Сан Дут» — прелестного загородного поместья его крестных родителей, Николас держал в руке смятое письмо. Его глаза странно горели, так будто в них отражались лучи пробившегося сквозь тучи солнца. Что-то похожее на боль стеснило ему грудь, и он подумал, что это оттого, что накануне вечером он перебрал коньяку. Он оставался там долго, глаза у него были сухими, но новый приступ ярости начинал охватывать его.