Екатерина Мурашова - Земля королевы Мод

– Ирка, что ты несешь?! – возмутилась я. – Я его вообще не знаю. И он меня – тоже. У него, наверное, уже внуки взрослые…

– Так вот и я про это же самое и говорю, – пожала плечами Ирка. – В таком уже возрасте главное – родство душ… И как красиво… как, ты говоришь, этот остров называется – земля принцессы какой? Земля королевы Мод? Потрясающе удивительно! Ну почему у нас в бухгалтерии никогда ничего такого не происходит, а? Вот смотри… – Ирка подняла ладонь и растопырила короткие пальцы с неровным, но обильным маникюром. – Все наши новости за месяц. Раз, – она начала загибать пальцы. – Верочка с мужем разводится, никак не могут с квартирой решить. Ей с дочкой две трети положено – верно? Но трехкомнатную хрущевку больше чем на две однокомнатные никак не разделить, и он хочет, чтобы одну – ему. Она решила в суд подавать… Так… Два – у Галины Тимофеевны сын возвращался из гостей пьяненький, его толкнули, он упал, шапку дорогую, меховую снесли. Три – у начальницы дача в садоводстве сгорела… Да что это я все про гадости? – природная позитивность иркиного мышления явно заявила протест. – Вот – четыре – о хорошем. Раисиной свекрови наконец-то гипс сняли, так она теперь хоть до туалета сама дойти может, Раисе не надо судно туда-сюда носить…

Я таращила глаза и покусывала губы, стараясь выглядеть серьезной. Ирка вообще-то любит не только слушать, но и рассказывать «про жизнь», и обижается, когда я (или кто-нибудь другой) при этом смеюсь. Она искренне полагает, что жизнь в общем и целом – штука серьезная, а смеяться над ней, конечно, можно и даже нужно, но только в специально отведенных для этого местах. Уже в детстве Ирка обожала КВНы и сатирический журнал «Крокодил». Теперь она с удовольствием смотрит по телевизору выступления сатириков и пародистов, и заливисто хохочет в такт каждой их шутке. Она единственная из всех моих знакомых любит «ситкомы» – ситуационные комедии, в которых за кадром периодически раздается записанный на пленку дебильноватый смех невидимой аудитории. Ирке этот смех не только не мешает, но даже помогает – она понимает, в каком месте надо смеяться и послушно сосредотачивается, чтобы уловить юмор представленной актерами ситуации.

Через некоторое время Ирка спохватилась:

– Слушай, а он тебе по существу-то сказал что-нибудь? Ну то, про что ты его спрашивала?

– Обещал в ближайшее время выяснить все, что можно, – ответила я.

– Ага, это хорошо, – Ирка задумалась, подвязывая концы с концами. – Да, а зачем ты меня-то позвала? Чего тебе от меня-то понадобилось?

– Ира, ты можешь отказаться, – сказала я. – Тебе это ни к чему, и я, честное слово, не обижусь совершенно…

– Зато я обижусь! – категорически заявила Ирка. – Ты можешь со мной серьезно говорить, ну вот как с Ленкой или со Светкой своей? Или все за дуру держишь?

– Ира, я никогда не держала тебя за дуру, – честно сказала я. – Наоборот, я всегда думала, что в чем-то ты умнее нас всех, вместе взятых… Я хочу попросить тебя еще раз сходить на рынок… И, кстати, согласишься ты или откажешься, пожалуйста, не говори пока ничего Ленке.

– Ага, – тут же сказала Ирка, энергично тряхнув обесцвеченным каре. – А что я на этот раз покупать буду? Или продавать? И кого надо изобразить?

– Ирка, – вздохнула я. – Ты в юности в самодеятельности не доиграла…

– Точно! – подруга наставила на меня указательный палец. – Но не всем же, Анджа, везет, как тебе. Вокруг меня почему-то Шекспира не играют…

– Слава тебе, Господи! – воскликнула я, испытывая отчетливое желание перекреститься.

Перекрестилась, естественно, Ирка.

Отыскать меня по телефону на рабочем месте практически невозможно. Телефон у нас в консультации только один, внизу, в регистратуре. Женщина, которая там сидит, отвечает на звонки, записывает на прием, но звать кого-либо из специалистов к телефону отказывается категорически. Ее можно понять: среди наших клиентов много людей… ну, мягко скажем, не очень психически стабильных. Не знаю, чем убедила ее Дашка, как доказала свою полную вменяемость и подлинную необходимость услышать меня немедленно.

Однако, женщина из регистратуры поднялась-таки на второй этаж и постучала в мой кабинет. Я извинилась перед клиентом и вышла в коридор.

– Говорит, из дома, – проворчала регистраторша, не глядя на меня. – Говорит, очень срочно. А я вам что – нанялась, что ли?

– Большое вам спасибо, – сказала я. – Извините за доставленное беспокойство.

Я быстро спустилась по лестнице к стойке регистратуры. Если конфузливая Даша отыскала меня на работе, значит, дело действительно не терпит отлагательства.

Бедная Даша старалась говорить логически. Я сама когда-то учила ее этому. Объясняла, что бессвязная чушь неизбежно раздражает собеседника, и куда лучше произнести одну осмысленную фразу, выстроенную по законам языка, чем десять – незаконченных и малоосмысленных.

– Анджа, Фрося… Фрося умирает. Доктора вызвали. Доктор сказал: агония и в больницу смысла нет. Везти в больницу нет смысла. Она вас зовет и какого-то Лёву. Отчетливо так говорит: позови Анджу, а не то будет еще хуже. Еще говорит: надо остановить. Я не понимаю, что… Что надо остановить? Может быть, часы? Я слышала: последнее желание… Последнее желание надо исполнять. Лёва, наверное, умер уже. Тем более, она его ругает. А вы-то, Анджа, пока живы, вот я и подумала… Я подумала, что вам надо про это узнать…

Дашкино отчаяние выглядело (точнее слышалось) жалким и трогательным. От волнения она все перепутала – традиционно исполняют последнее желание приговоренных к казни. Но, в конце концов, какая разница?

– Хорошо, Даша, я все поняла, – сказала я. – Я приеду так скоро, как только смогу.

Последний прием я, естественно, скомкала. Клиент не виноват, но ведь и я – не робот. В следующий раз уделю ему больше внимания.

Заведующей пришлось соврать, что умирает родственница. Она, конечно, вошла в положение.

На улице я легко и быстро поймала машину, но, к сожалению, водитель попался неопытный и поехал по Невскому, где мы, разумеется, попали в дневную пробку, которая уже становится традиционной. Тем более, что на Дворцовом мосту опять что-то ремонтируют. Почему-то зимой.

По лестнице я бежала бегом, задыхаясь и понимая, что в этом нет никакого смысла.

Дверь открыл Семен. Он еще ничего не успел сказать, как по его лицу и запаху я поняла, что все кончилось. Пока в Семене есть (или ему мнится) какая-то нужда, он всегда держится в некоторых своеобычных рамках. Теперь он уже практически падал: впустить меня в квартиру и первому сообщить мне скорбную весть явно было последним из запланированным им на сегодня сознательных деяний.