Татьяна Устинова - Близкие люди

Боже, Боже, этого тоже следует называть как-то не так, как он называется на самом деле! Или это теперь новая форма заигрывания, что ли!..

Впрочем, Павел Степанов с ней никогда не заигрывал.

– Кстати, я хотел сделать вам замечание. Вы очень легкомысленно открыли дверь, даже не спросив, кто там! Так нельзя, Ингеборга. В нашем городе, где в день происходят десятки грабежей и убийств..

“Я открыла дверь, потому что была совершенно точно уверена, что приехал Павел Степанов. Приехал, чтобы забрать меня, потому что без меня они с Иваном никак не могут обойтись. Даже в субботу днем, – подумала Ингеборга, – а вместо него явился историк Валера!”

– …будьте хорошей девочкой, всегда спрашивайте, кто стоит за дверью. А то в один прекрасный день может оказаться, что там стоит большой серый волк!

– Кофе будете? – спросила Ингеборга поспешно, изо всех сил стараясь не захохотать.

Никогда в жизни никто из мужчин не называл ее “хорошей девочкой” и не пугал ее серым волком! В этом была такая дивная первобытная неподдельная пошлость, что это было даже забавно.

– С удовольствием! – пылко воскликнул Валерий Владимирович. – Хотя у меня были более серьезные планы. Я собирался пригласить вас на обед, а потом в “Кодак”. Там какая-то премьера.

Конечно, куда же еще? Обязательно на премьеру в “Кодаке”. К осени подойдет время “Геликон-оперы” и еще – непременно, непременно! – Тарковского в каком-нибудь окраинном кинотеатре повторного фильма.

– Валерий Владимирович, – весело обратилась Ингеборга, доставая кофейные чашки, – а вы Михалкова любите?

– Которого из них? – тут же откликнулся историк. Он любил поговорить на хорошую интеллектуальную тему и был рад, что Ингеборга как раз такую и предлагает.

– Никиту.

Историк сделал вид, что задумался, хотя свое отношение к Никите Михалкову он определил давно и время от времени просто работал над формулировками, оттачивая и доводя их до совершенства.

– Нет, Ингеборга. Я не люблю Никиту Михалкова. – Он подождал удивленного вопроса “почему?”, не дождался и продолжил:

– В его фильмах нет ни капли творчества, одна сплошная конъюнктура. По крайней мере я это так чувствую. Его стиль заимствован у итальянцев ранних шестидесятых. – Про этих самых “ранних итальянцев” Ингеборга как раз недавно читала в каком-то продвинутом журнале. Когда же это было?..

Ну да. Иван носился на велосипеде, а она сидела на лавочке и читала. – Его герои сплошь похожи друг на друга, а приемы… приемы устарели. Вы видели “Цирюльника”? Это же вообще национальная катастрофа!..

– А Тарковского вы, конечно, любите, – перебила Ингеборга, которую на самом деле совершенно не интересовало отношение Валерия Владимировича к Михалкову.

– Тарковского, – пробормотал несколько удивленный историк, – Тарковского да… люблю… Но ведь вы понимаете, что эти две величины несравнимы! Михалков муравей по сравнению с Тарковским! Просто московский барин!

Ингеборга тоже придерживалась мнения, что Михалков и Тарковский величины совершенно несравнимые, и никогда не стремилась их сравнивать, но точность собственных выводов относительно личности самого Валерия Владимировича ее позабавила.

Валерий Владимирович, которому не дали развить тему, некоторое время помолчал, а потом приступил к основному вопросу:

– Я хотел у вас спросить… – он появился на пороге кухни и остановился, привалившись плечом к косяку и сунув руки в карманы – поза была необыкновенной красоты, – вы и вправду даете частные уроки этому мальчику, Ивану Степанову?

Ингеборга засыпала кофе и теперь нюхала густой кофейный пар, осторожно встряхивая турку.

– Нет, я не даю уроков, – она поудобнее перехватила длинную ручку, – я занимаюсь его воспитанием. И буду заниматься до осени. Мне предложили такую работу, и я согласилась.

– Кто вам предложил?

– Его отец.

Валерий Владимирович вздохнул, деликатно, но довольно громко.

– Отец! Господи, Ингеборга, неужели вы не знаете, что с этими людьми нужно держаться очень осторожно! Они все, даже детей, используют в личных целях. Я же предупреждал вас!

– Валерий Владимирович, я не понимаю, о чем вы! У меня есть диплом педагога, частная практика у нас в школе уставом не запрещена, наоборот, директор это всячески поощряет, я не понимаю, в чем проблема?

– Проблема в том, что в школу на днях приходила мать мальчика. Она убеждена, что отец воспитывает ребенка из рук вон плохо, что ребенок все время предоставлен сам себе и постоянно меняющимся… гм… гувернанткам. Она даже просила директора подсказать ей какой-нибудь специальный интернат, где находятся эмоционально нестабильные дети.

Ингеборга чуть не упала прямо с туркой в руках.

– Какие дети?

– Эмоционально нестабильные. Но это их проблемы, не наши! Наша проблема в том, что вы оказались, как бы это сказать, вовлечены во все это, потому что вы – как раз последняя из его сменившихся воспитательниц. Его мать потребовала, чтобы дирекция предоставила ей полную информацию о вас, о вашем образовании, о вашей жизни, обо всем.

Ингеборга была в бешенстве.

– Дирекция предоставила?

– Вы совершенно напрасно сердитесь, Ингеборга, – Валерий Владимирович шагнул в кухню и успокоительным жестом коснулся ее руки, – у матери есть полное право потребовать…

– У матери Ивана Степанова есть только одно полное право – проваливать к чертовой бабушке, – отчеканила Ингеборга, – и мне нет никакого дела до того, что именно она требовала у дирекции!

– Милая Инга…

– Я не милая Инга! Я квалифицированный преподаватель, и я хорошо знаю мальчика. Интернат для эмоционально нестабильных детей! Да его отец умрет от смеха, когда узнает, что придумала его бывшая жена!

– Простите, – осторожно сказал Валерий Владимирович, никак не ожидавший столь сильной вспышки, – может быть, предоставим им решить все вопросы самим, без нашего с вами участия? Нам нужно подумать, как вам лучше всего вести себя во всей этой истории.

– Я знаю, как мне вести себя в этой истории.

Ингеборга сунула в руку Валерию Владимировичу турку с кофе, и он зачем-то ее взял. Подошла к телефону и решительно набрала номер.

– Что вы делаете? – спросил он из-за ее спины. – Кому вы хотите звонить?

– Я не хочу. Я звоню.

Долго не отвечали, и, трясясь от ярости, Ингеборга рассматривала пузатую вазу с трудноопределимыми цветами.

– Павел Андреевич, – сказала Ингеборга, когда ответили, и в ее речи явственно проступил акцент, – это Ингеборга.

Прошу прощения за беспокойство. Скажите, пожалуйста, вы знаете что-нибудь о визите вашей жены к Ивану в школу?