Глянцевая женщина - Людмила Павленко
Инга не знала — в самом ли деле подтвердил эту ложь Еремишин, но, судя по поведению следователя, именно подтвердил.
— Вы забываетесь, — процедил сквозь зубы Виктор Сергеевич. — И прошу вас оставить меня в покое.
— Стало быть, вы — мой враг, — усмехнулась Инга, вставая, — значит, будете вместе с Мирой Степановной пытаться засадить меня за решетку…
— Ну? — поинтересовался Паредин, когда Инга вернулась к нему за стол.
— Глухо как в танке, — ответила девушка. — Мира Степановна его уже завербовала. Нам помогать он не будет. Ты знаешь, — проговорила она после паузы, — у него на столе сплошные деликатесы. И семга, и мясное ассорти какое-то необыкновенное, и икра, и еще что-то в мисочках… Салаты какие-то.
— Ты хочешь, чтобы я тоже все это заказал? Только скажи.
Инга с Георгием перешли на ты так незаметно и естественно, как будто знали друг друга давным-давно. Иногда девушке было даже немного обидно, что Паредин не говорит ей комплиментов, вообще ведет себя просто, как друг. Впрочем, для дела так, конечно, было лучше.
— Я не хочу, чтобы ты это все заказывал, — возразила девушка, — я просто думаю, что столько людей голодают на земле, а какие-то темные личности, приобретшие неведомыми путями состояния, что называется, с жиру бесятся.
— Тебе жаль голодающих? А вот обжор почему-то никому никогда не жаль. А ведь они тоже страдают. И даже умирают от обжорства.
Инга невольно рассмеялась.
— Смейся, смейся. Слушай! — воскликнул он. — Мне мысль пришла такая в голову: а вдруг все те, кто страдает обжорством в этой жизни, голодали в прошлой? И наоборот. И вообще — если человек лишен чего-то в этой жизни, значит, он в прошлых жизнях получал это с лихвой. — Он задумался. — Я в прошлой жизни был рабом, — заключил он наконец.
— Почему это?!
— А я работать не люблю. Наверное, ужасно надрывался в прошлых жизнях.
— Не наговаривай на себя. Я читала твои статьи. И они просто замечательные. Ты не лентяй. Ты большой труженик,
— Оставь, — отмахнулся журналист, — это же вдохновение — и только. Работоспособность у меня постоянно на нуле.
— Вдохновение тоже, знаешь ли, к кому попало не приходит. Его же надо заслужить. Горячим, искренним желанием совершить что-то. Только тогда оно снисходит. Ведь что такое вдохновение? Это когда Господь вдыхает в нас импульс к деланию. Только представь эту метафору — сам Бог приник к твоим устам и дарит вдох тебе, как утопающему, чтобы вернуть в живую жизнь. Вдох Бога — это сама жизнь, это способность воспринимать и отдавать все лучшее и совершенное. Это истинное волшебство! Без волшебства жизнь есть не жизнь, а медленное умирание. Я не хочу так! Я смотрю вокруг — и вижу только блошиные бега. Все торопятся что-то урвать, достичь чего-то невероятного, подняться над другими, возвыситься, чтоб потом щеки надувать — вот я крутой какой! Смешно и глупо, если разобраться. А люди ради свой выгоды, из-за своих амбиций лишают жизни других людей…
Не столь философские мысли одолевали в тот же самый момент их визави.
«Дрянь какая! — думал Виктор Сергеевич, прожевывая семгу и не ощущая вкуса деликатеса. — Даже не извинилась! А я ведь, если разобраться, ни в чем не виноват. Я только руку протянул, чтобы поздороваться, а эта кукла свою спрятала за спину. Я же не лез к ней с поцелуями. Даже и комплимента не сказал. Я чист. Мира Степановна, конечно, подсуропила — хихикнула, как сводня, оставляю, мол, вас наедине, знакомьтесь. Дура! И с этой версией тоже Завьялова подгадила…» А впрочем, версия-то ему на пользу. И даже если эта маленькая дрянь заявит, что он ей не сказал о том, что роль отдают Тучковой, что роль отдали только после того, как она не проявила должного почтения к нему, Еремишину, — то ее слово ничто против слова его и Миры Степановны. Так что тут все нормально. И теперь он будет отстаивать именно эту версию. Больше того — и о втором убийстве он будет говорить с такими прозрачными намеками, что будет ясно — он уверен: Дроздова и в этом замешана. Дроздова и, конечно же, Паредин. Права девчонка — он, Еремишин, ее враг. Не надо быть такой высокомерной.
Весь вечер Еремишин звонил по телефону. Его абонентами стали все самые видные и влиятельные горожане. Он подолгу болтал с ними о том о сем, а под конец незаметно переводил разговор на положение в театре, сокрушаясь о том, что эти громкие убийства легли пятном на всю культуру города.
— И с открытием сезона задерживаемся, — жаловался он, — нельзя же так вот сразу заменить во всех спектаклях ведущих героинь.
Он никого не обвинял, не выдвигал собственных версий, но у всех собеседников создалось стойкое представление о том, что новенькая кинозвездочка и журналист Паредин каким-то образом причастны к двум убийствам. Городская элита не любила Паредина. Он по многим прошелся в своей поганой газетенке. И до сего дня оставался независимым и, что противнее всего, непотопляемым. Его пытались подкупить, ему даже угрожали, меняли главных редакторов газеты, но с Парединым сделать ничего не могли. И наконец сама судьба им послала такой подарок — подозрение в двойном убийстве.
Наутро в кабинетах следователя по этому делу и главного прокурора города не смолкали телефоны. Кажется, не было ни одного бизнесмена и ни одного чиновника, кто остался бы равнодушным к событиям в театре. И все они единодушно требовали привлечь к уголовной ответственности журналиста и приезжую знаменитость.
Федор Семенович сам позвонил следователю.
— Да что вы так волнуетесь? — попробовал отшутиться Кривец. — Если ребята так засуетились — значит, мы на верном пути. Кто-то науськал их. И этот кто-то и должен стать главным подозреваемым.
— Хотелось бы узнать его фамилию, — съязвил Заклунный. — С самого начала вы пошли не туда — если бы не второе убийство, вы поднесли бы мне в случае с Тучковой самоубийство и преступник остался бы на свободе.
— Виноват, — признал Иван Максимович, — в деле Тучковой мы действительно едва не совершили ошибку. Есть смягчающие нашу вину обстоятельства. Появилась некая пленка, порочащая репутацию покойной актрисы.
— Что?.. Постельные сцены?
— Омерзительная групповуха. Снято несколько лет назад, но Тучкову узнать на ней можно. Я полагал, что это могло стать причиной самоубийства.
— А пленка что же — растиражирована?
— В том-то и дело! Торгуют пацаны из-под полы. Одного взяли, но сколько пленок уже разошлось — неизвестно. Какие-нибудь доброхоты могли ей рассказать
