Тэми Хоуг - Крутая парочка

— Молоко? Сахар?

— Спасибо, мне черный.

— А как насчет улик физического порядка?

— Боюсь, что они не выдержат лабораторных тестов.

— Он не оставил отпечатков пальцев на оружии?

— Нет.

— Тогда почему вы решили, что это убийство? Что-то было в медицинском заключении?

— Нет. Я пришел к этому выводу из-за положения Оружия. Оно не могло упасть туда, если бы Майк сам нажал на курок.

Аманда передала ему кофе и взяла свою чашку.

— Какой печальный конец, — задумчиво произнесла она. — Подумать только — собственный сын… Мне очень жаль.

— У Майка был шанс наладить отношения с Энди, но он им не воспользовался, и тогда все покатилось под гору. — Ковач попробовал кофе, удивившись отсутствию экзотического привкуса. Напиток был самым обычным. — Энди надеялся, что их сблизит совместная работа, и предлагал Майку записать его воспоминания об убийстве Торна.

— В самом деле? Это Майк вам рассказал?

— Нет, друг Энди. Майк не захотел этим заниматься. Одно дело самому мучиться своими воспоминаниями, другое — делиться ими с кем-то. А Энди говорил вам что-нибудь об этом?

Сейвард поставила чашку и скрестила руки на груди.

— Не припоминаю. А почему он должен был обсуждать это со мной?

— Я просто подумал, что он мог упомянуть это мимоходом — ведь вы дружите с Эйсом Уайеттом.

— Мы не друзья, а просто знакомые.

— Очевидно, Энди оставил эту идею, — сказал Ковач. — У него в офисе я не нашел никаких свидетельств его интереса к тому давнему делу — ни досье, ни газетных вырезок. Если только они не находятся там же, где его ноутбук и материалы по делу Кертиса — Огдена. Но где они могут быть?

— Зачем, по-вашему, ему могло понадобиться копаться в прошлом отца?

Ковач пожал плечами:

— Думаю, он хотел понять, кем был Майк в течение двадцати лет после той ночи. А может, просто хотел завоевать расположение старика, притворяясь, что интересуется его прошлым. Вам виднее, был ли Энди подлизой.

Аманда задумалась.

— Ему всегда было важно докопаться до истины. Вот почему он так переживал, когда закрыли дело Кертиса — Огдена. Энди хотел сам завершить его, а ему пришлось просто отказаться от дела из-за признания Верма.

— Это я хорошо могу понять, — Ковач невесело усмехнулся. — Никто не предполагал, что я буду тратить время, пытаясь разобраться в смерти Энди — или, если на то пошло, в его жизни, — но я хочу знать, что произошло. Хочу чувствовать удовлетворение. Дело не должно быть закрыто, пока я не скажу, что его можно закрыть. Вот такой я человек.

— Это значит, что вы хороший коп.

— Это значит, что я старый идиот и неисправимый романтик. Однажды капитан сказал мне, что мне платят за расследование преступлений, а не за раскрытие их.

— И что вы на это ответили?

Ковач рассмеялся.

— Ему в глаза? “Да, сэр”. Мой банковский счет не выдержал бы отстранения от работы. А за глаза я назвал его… Нет, не могу повторить в присутствии леди.

Сейвард снова взяла чашку и сделала глоток, наблюдая за ним из-под ресниц. “Для женщины с подбитым глазом она выглядит чертовски сексуально”, — подумал Ковач.

Аманда отвела взгляд.

— Вы спрашивали, просмотрела ли я досье. Разумеется. Я помню его почти наизусть. Во время расследования Огден несколько раз оскорблял Энди словесно и произнес пару неопределенных угроз, но в этом не было ничего необычного. А потом с Верма заключили сделку — и все кончилось. Не было никаких дополнений к делу после его закрытия. Огдену больше незачем было контактировать с Энди.

— А как насчет напарника Огдена — Рубела?

— О нем вообще не упоминается. По-моему, тогда его напарником был не Рубел, а Портер — Лэрри Портер. Лично я не сомневалась, что именно Огден подложил часы Кертиса в квартиру Верма, но доказать это было невозможно. Нам приходилось основываться на имеющихся фактах.

— Тем более что после признания Верма на вас бы набросился весь профсоюз за преследования Огдена, а начальство — за то, что разозлили профсоюз, — усмехнулся Ковач. — Не забывайте: вам платят за расследование, а не за раскрытие, лейтенант.

— А мне приходится жить с мыслью? что Энди, возможно, из-за этого покончил с собой, — тихо сказала Аманда.

— Возможно, — согласился Ковач. — А может быть, он убил себя, потому что его любовник не желал признаваться в своих наклонностях. Или считая, что отец навсегда отрекся от него, потому что он-то как раз признался. Не исключено, что Энди вообще не покончил с собой. Так что это совсем не обязательно ваша вина, хоть вы и терзаете себя. Ведь вы же наверняка постоянно думаете о том, каким образом могли бы предотвратить случившееся — если бы вы были достаточно проницательны, умели бы читать чужие мысли и угадывать будущее по кофейной гуще…

— Очевидно, прочитать мои мысли не составляет труда.

— Вот уж нет.

Ковач добавил про себя, что читать ее мысли для него, пожалуй, труднее, чем чьи бы то ни было. Ему редко приходилось сталкиваться с таким осторожным человеком, и это делало Аманду Сейвард еще более интригующей. Ковач хотел знать, какова она в действительности и почему стала такой, хотел проникнуть за окружающие ее стены.

— Мы с моей напарницей терзаем себя точно так же, — добавил он. — Я пытаюсь убедить себя, что это просто доказательство нашей принадлежности к человеческой расе. Но иногда думаю, что для меня было бы лучше отгородиться от нее полностью.

Какое-то время Ковачу удавалось отгонять от себя видения недавних событий — маленького неподвижного тела ребенка и окровавленного снега, — но они осаждали его все настойчивее.

Он подошел к французскому окну, выходящему на задний двор. Снежный покров при свете луны казался голубоватым, придавая пейзажу призрачный оттенок. Деревья окаймляли участок, скрывая его от взглядов соседей.

— У меня сегодня тоже потеря, — признался Ковач. — Застрелили маленькую дочь свидетельницы нападения, которое я расследую, — только для того, чтобы припугнуть мать.

— Разве это ваша вина?

Лунный свет падал на лицо Аманды, словно тонкая вуаль, под которой ее кожа отливала перламутром. Мягкая кожа, мягкие, волнистые волосы, губы, выглядевшие мягкими, как атлас… Ковач старался не замечать стен с острыми гранями, которыми она себя окружила, — делать вид, будто их не существует.

Он покачал головой:

— Нет. Не совсем моя. Но, как бы то ни было, невинного ребенка застрелили на улице. Стрелявшему, по рассказам, самому лет шестнадцать, и он взялся за это поручение, чтобы стать полноправным членом банды. Девочку убили, чтобы запугать тех, которые и без того думают, что жизнь слишком тяжела, чтобы заботиться о чем-то, кроме собственной шкуры. Чтобы запугать мать, которая не желала давать показания о том, как проламывали голову наркодилеру. Она хотела прожить достаточно долго, чтобы поставить на ноги детей. Конечно, виноватых в этой ситуации более чем достаточно. Но ведь я тоже виноват! Я должен защищать людей, а не позволять, чтобы их убивали! А мне пришлось смотреть в лицо этой женщине и просить прощения, как будто таким образом можно что-то исправить.