Галина Романова - Любитель сладких девочек

— Ошибаешься, папочка. — Она все же нашла в себе силы обернуться и пристально посмотреть ему в лицо. — Приблизительно, конечно, но весь твой сценарий мне известен.

Под ее взглядом он вдруг почувствовал себя неуютно. Начал без устали ерзать на стуле и попеременно закидывать одну ногу на другую. Штанины старых брюк при этом задирались, обнажая рваную кромку носков и желтоватую кожу в редких черных волосках.

Он почти не изменился. Маша брезгливо сморщилась, разглядывая неряшливую рубашку в пятнах непонятного происхождения, седую щетину на обвислых щеках и темную каемку длинных неухоженных ногтей. Все так же безобразен и отвратителен, а сейчас к тому же еще и опасен. Цель его визита не оставляет сомнений. Что-то там он сказал еще про ее мужа… Интересно, которого он имел в виду?..

— И что же тебе известно, дорогая? — Отец кивнул подрагивающим подбородком ей за спину. — Кофе вскипел. Мне со сливками и три ложки сахара, думаю, ты помнишь.

Ничего она не помнила. Ничего, кроме чувства отвращения, возникающего всякий раз после его визитов. И дикого страха, которым было наполнено ее детство. Эти его картины…

— Все еще пишешь? — вкрадчиво поинтересовалась Маша. Наливая ему кофе и добавляя туда сливки, размешивая сахар.

— Нет. Почти нет. — Он снова отчего-то занервничал. — Уже давно не брал кисть в руки.

— Да? А тот твой зимний натюрморт… Это что, из ранних работ?

— Какой зимний? Ты о чем? — Папаша отхлебнул кофе, обжегся и, чертыхаясь, забормотал долго и путано:

— Зимний… Зимний… Ах, ты об этом! Да, это из ранних. Сейчас рука не та. Рука совсем не та… Кисть не могу, а вот нож… Оказалось, это так упоительно… Куда интереснее, чем изображать все это на полотне. Я просто всякий раз чувствовал экстаз, когда делал это.

— Зачем тебе все это, отец? — на удивление не споткнувшись на последнем слове, воскликнула Маша. — Зачем? Ты болен? Зачем тебе нужно было убивать их всех?

— Ну, допустим, не всех, милая. — Папаша рванул себя за грязный воротник рубашки, пуговица с треском отскочила, ударилась о стол и заплясала рядом с острым лезвием ножа. — Душно тут!

— Это тебя твои грехи душат. — Маша сделала пробный робкий шажок к двери. — Нельзя безнаказанно убивать невинных! Это непростительный грех! За него все мы в ответе перед богом.

— Ах ты, мать твою! — взвизгнул неожиданно папаша и так саданул ножом по столу, что бедная пуговица, попав под лезвие, разлетелась надвое. — Невинных? Кого ты называешь невинными? Этого мерзавца, который лапал тебя на виду у всех там, в столовой? Я едва дождался темноты, чтобы с ним разделаться! Но сначала хотел предупредить тебя, мою славную девчушку. Господи, какими льняными были твои волосики в детстве. Мне так нравилось, когда ты их распускала. А эта сучка, твоя мамочка, вечно плела из них что-то дурацкое…

— Мать! — ахнула Маша, уловив торжествующий блеск в его глазах, который молниеносно потух при звуках ее голоса. — Ты?! Ты убил мать?! Ох, господи! Какая же ты сволочь!

Она зарыдала. Привалилась к стене и зарыдала в голос, забыв, что минуту назад осторожно продвигалась к выходу и хотела сбежать отсюда.

— Это не я, а она сволочь, — резонно парировал папаша, вновь припадая к чашке с кофе. — Она выпроводила тебя из дома, а сама, как лиса, заняла твою территорию. Пользовалась твоими нарядами.

Так мало этого, завела себе молодого хахаля! Старая морщинистая лошадь! Она просто не могла понять, что от нее требуется. Вот я ему ее и преподнес, развесив на кустах в качестве подарка. Прямо под окнами его дачки, где они частенько предавались греху. Сука похотливая! Она думала, что он ее любит! Никто и никогда вас не любил так, как я!

— Потому и убил ее? — прорыдала Маша. — Потому пришел убить и меня? От большой любви, так я понимаю?! Не из-за чего-нибудь, а из-за любви? Бред! Здесь даже ревностью не пахнет. Один сплошной расчет и ничего более.

— У меня расчет? — снова, взвизгнув на страшно высокой ноте, заорал папаша. — Не было его у меня! Не было! Я просто оберегал тебя! Сначала от этого Федьки… Как он посмел трогать тебя — мою славную, чистую девочку — своими грязными погаными руками? Да, я убил его! Убил зверски, как он того заслуживал! Но тебя я успел предупредить, повесив картину в магазине. Жаль, что ты этого не поняла. Я же тебе давал понять, что теперь ты не одна, что у тебя теперь есть защита! Зачем?.. Зачем тебе понадобилось искать помощи у этих мерзавцев? Опять замуж захотелось? Только я хотел выйти из тени и начать оберегать тебя уже легально, как ты выскочила за этого бизнесмена! И все снова полетело вверх тормашками! Мне пришлось тащиться за вами сюда, предпринимать множество всяких уловок, чтобы ты снова осталась одна. Но ты…

— Но я что? — Маша вытерла лицо, с нетерпением бросив взгляд за окно.

То ли ей показалось, то ли действительно мелькнул какой-то свет. Может быть, это свет фар? Может, Панкратов все-таки жив и отъехал, как сказал, устранить следы ее присутствия в квартире Гарика?

Господи, сделай так! Сделай так, чтобы он был жив и сейчас вошел в кухню, швырнул этого обезумевшего старика об пол и заставил замолчать его, чтобы он не терзал ее своими откровениями…

— Ты оказалась такой же шлюхой, как и твоя мать! Ты не вняла доводам рассудка, когда нашла в квартире своего нынешнего кучу грязных кассет.

И не подумала уехать домой. Ты начала рыскать по Москве в поисках алиби для этого подонка! Казалось, куда бы проще — взревновать, увидев бесчинство, и уехать. Так нет…

— Так это тоже ты? — Неуместное теплое чувство к Панкратову шевельнулось где-то в груди, сладко заныло, да так и осталось там.

— Да, я. Он оказался не таким испорченным, как хотелось бы. Даже более того, прогнал эту женщину, хотя его покойный дружок сильно уповал на ее чары. А ты-то хоть догадалась, что должна была приобрести себе очередного мужа? Нет? Глупая курица… Глупая и распутная! Позволила ему хватать себя! Он же почти раздел тебя, не войди твой муженек, так и отдалась бы ему прямо на кухонном столе. Шлюха! Я поздно догадался, что ты шлюха! Хотел обрести семью на старости лет, думал, что вместе с тобой мы проживем долго, счастливо и…

— Обеспеченно, — закончила за него Маша. — И тебе тоже не давало покоя мое наследство. Как же вы мне все… Разве стоят поганые деньги человеческих жизней?

— Стоят, дорогая! Такие деньги стоят! — Папаша отодвинул от себя пустую чашку. — Кофе ты готовишь дерьмовый, Машка! И вообще ты глупая курица! Кстати, я уже говорил об этом.

Он вдруг надолго замолчал и исподлобья наблюдал за тем, как она пытается справиться с очередным приступом рыданий, трет себе виски, обхватывает за плечи руками и изо всех сил кусает губы, боясь снова закричать в голос.