По моим правилам - Зоя Анишкина
А я все смотрел на покореженный автомобиль. Мой автомобиль. Пазлы медленно, но уверенно складывались. Не может быть. Да такого просто не может быть. Как вообще эта история могла случиться?
Тем не менее все было очевидно. Значит, Ванька не просто так приперся из своей Италии. Ну что ж… Но в голове все еле не укладывалось. Диана? Серьезно?!
Покушение? На меня? Да кто я к черту такой, чтобы меня убивать? Кому я сдался? Приехали менты. Чересчур быстро, с такими же огромными испуганными глазами. Пожарные там, СМИ, конечно же.
Черт. Рита! Нашел глазами тренера, но тот говорил по телефону с хмурым лицом. Кричал на кого-то:
– Иван, я все понимаю, но сейчас не лучшее время. Даже не знаю, как сказать…
Силы взялись за какую-то секунду. В одно мгновение бросил медсестру, что обрабатывала мои раны, и грубо вырвал телефон. Трясущимися руками посмотрел на заученный наизусть знакомый российский номер брата. Как в замедленной съемке приложил к уху трубку:
– Это я, что с ней?
Иногда тебе даже спрашивать не надо. Ты просто уже все знаешь. И все понимаешь. Рита. Дочь. Если эта тварь добралась до них…
– Я в больнице. Она на операционном столе. Нашел ее у вас в квартире, она выйти пыталась. Миш, там столько крови было… Сейчас адрес больницы скину. Ты нужен ей. Какая-то отслойка, я ничего не понимаю…
А вот я понимал. Отслойка плаценты. То, что может, если не успеть, отнять жизнь у двух моих самых любимых людей. Любимых. Если с ними что-то случится…
– Адрес!
Это все, что я смог сказать, пока не вылетел прямо с телефоном тренера наружу. Менты бежали за мной, но, кажется, я толкнул одного из них, нечленораздельно матерясь.
Успеть. Я должен к ней успеть. Боже… Не забирай их. Оставь их так же, как ты спас меня. Если ты есть, если вообще есть что-то хорошее в этом мире. Прошу. Не трогай моих девочек.
Я еще столько должен им обеим сказать…
Глава 57. Миша
Есть мнение, что у человека одна жизнь. Херня полная. Не одна. Их бесконечно много. Иначе как объяснить то, что лично я умирал за свои годы как минимум трижды?
В первый раз это чувство пришло даже не тогда, когда сказали про маму. Нет. Тогда, когда крышку гроба заколачивали. Кто вообще придумал детей таскать на такие мероприятия? Положено!
Да насрать я хотел на это положено! Не место мне там было совершенно. Это больно. Видеть, как какой-то безразличный мужик забивает гвозди. Заколачивает твою тупую детскую надежду на чудо.
Я тогда умер. Словно меня туда же положили и закопали. Больше я туда не ходил. Никогда. Ни разу. Для меня кладбище навсегда осталось запретным и страшным местом.
А потом тот самый разговор. Я сидел в комнате и слышал:
– В смысле в аварию попал? В смысле в тяжелом состоянии? Вы меня, должно быть, с кем-то путаете! Да, Самсонов, но…
Небо может падать на землю бесчисленное количество раз. Главное в этом – надежда. Надежда на то, что все будет хорошо. И она снова спасала меня. Помогала не впасть в тягучее липкое отчаяние.
Я ехал в такси. Хз как вызвал его. Кажется, просто сел и велел гнать в больницу. Меня будто бы заморозило. Настолько отчаянно, что не мог пошевелиться и лишь сжимал телефон тренера в руке.
Нет. Я не могу их потерять. Я решительно отказываюсь в это верить. Потому что в этой жизни с меня хватит дерьма. Я настолько четко осознал это, что увидел себя словно со стороны.
Маленького несчастного мальчика. Жертву, которой я был столько лет, оплакивая свою боль и ошибки. Хватит. Я больше не жертва. Моя жизнь только в моих руках, и мне решать, какой она будет! Хлопнул по сиденью в сердцах.
Водитель слова не сказал. Но я даже извинился. Достало. Они выживут, и мы будем жить. Нормально, втроем! В любви и согласии, насколько сможем. Вместе…
Но душу все равно жгла тревога. Она была настолько сильной, что я забывал даже про спину. Случайно опирался на нее и с шипением возвращался в положение стойкого оловянного солдатика.
А потом машина на светофоре остановилась, и я лицом к лицу столкнулся с баннером. На нем счастливая мамочка держала на руках новорожденного ребенка. Дочку, судя по розовым оборкам.
Дочку…
Посмотрел на телефон тренера, что в руке дрожал. Заблокированный. Экран загорелся, и я ввел четыре единицы. Подошло. Знак, не иначе. Набрал в интернете поисковый запрос.
Скрипя зубами, увидел нужный контакт. Не личный, центра. Нажал кнопку вызова. Долгие, невыносимо медленные гудки, конечно, не могли сравниться с тем, как мы плелись к больнице, но все равно раздражали. В трубке послушался мелодичный голос:
– Добрый день, вы позвонили…
– Соедините с Солнцевой! Немедленно! И чтобы без вопросов!
На той стороне опешили. Опешили настолько, что, судя по всему, переключили без вопросов. Ну а как иначе. Они же с такими психами, как я, работают каждый день. Небось, наученные. В трубке спустя минуту раздался прохладный и знакомый до тошноты голос:
– Да, я вас слушаю.
Зла, раздражена и бесконечно мне противна.
– Роддом на Севастопольской двадцать три. Они на операционном столе. Отслойка. Все плохо.
И я бросил трубку. Не потому, что я такой хороший или, наоборот, урод. Есть вещи, которые просто правильные. Они вне времени и пространства. Вне наших ошибок.
Они правильные. Если Рита и дочь могут умереть, то она должна знать. Обязана. Потому что одно дело из-за собственной тупости похоронить отношения с дочерью и совсем другое – осознать, что ты можешь ее потерять. Не в своем гребаном воображении. А по-настоящему.
Показалась клиника. Метров за пятьсот мы встали в пробку. Кинул водителю денег из кармана и вылетел из машины. Побежал. Кажется, я никогда в жизни так не бегал.
Я успею. Я успею как раз к тому моменту, как врач скажет, что все хорошо. Он скажет. Они обе будут в порядке. А потом начнется новая жизнь. Счастливая. Без долбаных до и после.
Влетел в больницу и лишь успел на ресепшене грубо сказать:
– Солнцева!
– Миша! Идем…
Ваня возник словно из ниоткуда. Вышел и дал мне халат. Я набросил его, поморщившись. Брат не заметил. Повел коридорами. Я шел за ним и молился.
Молился! Да я готов был на
