Анна Малышева - Нежное дыхание смерти

У нее не было никого. Она сама себе сказала, что у нее нет никого, хотя у нее была мать. Мать! При этом слове у нее начинали кривиться губы. Мать-дворничиха, «лимита проклятая», как она сама себя называла, когда напивалась и не выходила разгребать снег. В такие дни (а их было немало) снег или опавшие листья должна была сгребать Лера.

Сначала она делала это, боясь побоев матери, потом перестала. Просто сунула как-то лопату за груду битых кирпичей на заднем дворе и убежала на улицу. Лера хорошо помнила, как она шла тогда по улице, сначала ничего вокруг не видя от испуга за собственный поступок, а потом понемногу начиная различать то, что творилось вокруг нее.

А вокруг Леры двигались, смеялись и разговаривали спокойные, чисто одетые люди. Они вели за руки детей (был тот час, когда детей забирают из детских садов). Сама Лера давно уже вышла из того возраста, когда посещают детский сад, но ей все равно тогда стало невыносимо обидно, что ее никто не ведет за руку, не разговаривает с ней, не улыбается, глядя на нее.

Она увидела, что очень плохо одета. Странно, но раньше она этого не замечала, В школе она была одета, как и все, в коричневую форму, и потому ее бедность никому не бросалась в глаза. И только тогда она поняла, что у нее нет ни одного хорошего платья. Да что там хорошего! Самого нехорошего, но целого, нерваного нет…

Лера долго тогда бродила по улицам. Домой пришла поздно, специально дождавшись того часа, когда мать допивалась до такой степени, что встать уже не могла.

С тех пор Лера ни разу не взяла в руки метлу или лопату. Мать она посылала подальше, когда та пыталась ее усовестить, а если лезла в драку – просто убегала и сутками не приходила домой.

Спала она в подвале в соседнем доме. Мальчишки устроили там «штаб», где играли в войну. В подвале было тепло, темно и стояла большая старая кровать.

На этой-то кровати одиннадцатилетняя Лера как-то проснулась от чьих-то голосов. Она испуганно вскочила. Вокруг нее стояли мальчишки, но не те, что играли тут в войну. Другие, постарше и совершенно ей незнакомые. Лера сразу почуяла неладное и вскочила было, чтобы убежать. Но убежать ей не дали.

Двое мальчишек схватили ее и прижали к кровати так, что выскочившие пружины впились ей в тело. Еще один стоял рядом и свистящим шепотом подначивал того, кто устроился между насильно разведенных Лериных ног и толчками впихивал в нее что-то твердое, острой болью отзывающееся в промежности и в животе.

Она не кричала, потому что рот ей заткнули ее собственной варежкой. Спустя какое-то время она перестала даже дергаться. Мальчишек было четверо, и все они делали с ней одно и то же, пока Лера не ощутила, что вся кожа между ног превратилась в одну сплошную ссадину. Ей уже было не важно, что с ней делают, как это называется и почему они так хохочут, глядя на ее ноги. Ей только хотелось, чтобы это скорее кончилось.

Как и когда все закончилось, она не помнила. Не знала, сколько времени прошло, когда снова открыла глаза и поразилась тому, что в подвальном окошке светит солнце. Она полежала минуту, сжимая в руке свою обслюнявленную варежку, потом тихо и хрипло завыла – один раз. Потом замолчала.

Молча вышла из подвала, молча пришла домой, молча помылась в общей ванной их коммунальной квартиры под бормотание пьяной матери о том, что она в ее годы не гуляла по два дня, нет… Молча легла на свою кровать и закурила одну из материных папирос. Та только ахнула, но папиросы отнять не смогла. Костлявая, но мускулистая Лера была сильнее своей ослабевшей от алкоголя родительницы.

Так началась ее новая жизнь. Днем она лежала на постели и курила, глядя в потолок, вечером уходила во двор. У нее появились новые друзья – все старше ее.

Лерка смешила их любовью к дракам, постоянным желанием выпить и покурить анаши. «Малявка» – так они ее звали. «Малявка» не обижалась. Она беспокоилась только об одном: как бы стянуть у матери папиросы или деньги на вино. В школу она больше не ходила.

К матери несколько раз приходил инспектор по делам несовершеннолетних, и Лерку в конце концов поставили на учет. Это ее совершенно не обеспокоило. У нее было уже несколько приводов за бродяжничество. Собственный двор оказался для нее слишком мал. Хотелось побывать там, где кончаются эти дворы, эти улицы с довольными вечерними людьми и их сытыми детками, ведомыми за ручку, там, где Лерка будет совсем одна.

Но одной ей остаться не позволили. Когда она стащила у соседки по квартире «похоронные» деньги, чтобы купить себе билет на поезд, шедший в Адлер, ее окончательно лишили права на одиночество и свободу, отправив в колонию для несовершеннолетних.

Там она и встретила Ларису Васильевну Игнатьеву, которая казалась ей старой, но которой тогда едва исполнилось тридцать лет. Врачиху.

Лариса относилась к ней в общем-то хорошо. Именно она впервые открыла Лере глаза на то, чем занимаются многие женщины на зоне, и это открытие девушка не могла назвать слишком неприятным. Во всяком случае, оно лучше того, что сделали с ней мальчишки в том подвале, а потом делали ее более взрослые друзья. И она поклялась себе, что никогда не позволит никому притронуться к себе.

При этом она имела в виду только мужчин, Лариса не была ей неприятна. Врачиха удивляла ее поначалу. Но когда Лера ко всему привыкла и всему научилась, то спокойно исполняла приказания Ларисы и радовалась даже, что всегда могла ей угодить.

«У тебя особый талант… – говорила ей врачиха, вообще-то очень скупая на слова. Она не любила обсуждать вслух то, чем так любила заниматься. – Язык у тебя – просто дар Божий!»

Лера не знала, дар это или нет, но, во всяком случае, язык ее в буквальном смысле слова кормил – она выглядела куда более упитанной, чем другие девчонки на зоне. Кроме того, она любила пить чай в амбулатории у Ларисы. Пожалуй, пить чай она любила куда больше, чем делать все прочее, зачем приходила сюда. Но раз без этого нельзя было обойтись – что ж…

Здесь, как ни странно, она впервые почувствовала нечто вроде уюта. Здесь было чисто, спокойно, тихо. Не то что в комнате матери или в общей спальне, не говоря уже о том подвале и прочих убежищах, где ей доводилось ночевать.

Лариса была тоже чистой, спокойной, даже заботливой. Она не баловала, никак не выделяла Леру на людях, но девушка всегда чувствовала, что та готова прийти ей на помощь или, по крайней мере, накормить ночью пирожными.

Они часто встречались и после того, как Лера вышла из колонии. Видимо, Лариса не зря ее хвалила. Лере по-прежнему было наплевать на мужиков, так она всем и говорила – всем, кто желал это услышать. Ларису это только радовало. При частых встречах она похваливала Леру – какая та стала разумная да рассудительная. Лера пожимала плечами. Сама она не считала себя ни особо умной, ни особо рассудительной. Но раз так говорила Лариса…