Анна Малышева - Нежное дыхание смерти

– Устала?

Она отрицательно покачала головой, по-прежнему не глядя на него.

– Расстроилась?

Она снова помотала головой. Он обеспокоился и присел на корточки перед ней, заглядывая в лицо.

– Ну а что тогда?

Игорь Вадимович протянул руку и осторожно погладил ее по щеке.

Люба внезапно усмехнулась и встретила его взгляд.

– Скажи, я очень постарела? И наверное, стала грубее, хуже?

– Глупенькая… – Он начал целовать ее лицо, изредка отстраняясь, чтобы снова увидеть ее глаза. – Ты куда красивей, чем она. Ты что – позавидовала ей?

– Завидовать тут нечему, сама такой была. – Женщина положила голову ему на плечо и прикрыла глаза. – Она уехала?

– Да. Я посадил ее в такси, и она махнула мне ручкой. Сердитая стала девочка.

– Большая, – сонно сказала Люба. – Теперь она начнет расти очень быстро. И никогда не будет такой, какой мы ее видели.

– Ты очень много думаешь о ней, – сказал он, несколько раздражаясь. – Она еще позвонит и вернется. Когда обдумает твое предложение.

– Я очень много думаю о себе, – тихо возразила Люба, гладя его серебристые виски. – Она не позвонит и не вернется. Я знаю. Теперь ей надо пожить одной…

– Прости. – Мужчина снова прижал ее к себе. – Прости меня.

– Да ладно. Кто старое помянет…

Извещение о посылке Даша получила через неделю, когда уже и думать о ней забыла. Девушка начинала считать эту посылку вымыслом или ошибкой Леры, но теперь, когда она стояла на Главпочтамте в отделении иностранной корреспонденции, сердце у нее сильно билось.

– Распишитесь, – сказали ей, и Даша расписалась.

Потом она взяла тяжеленный картонный ящик размером с коробку от магнитофона и понесла к выходу. Ей пришлось взять такси, чтобы добраться до дому. Миновав кордон Настасьи Филипповны, которая не закрывала рот ни на минуту после того, как узнала, что Даша собралась разменивать свою комнату на отдельную квартиру с доплатой, она заперлась у себя и, даже не сняв дубленки, бросилась распаковывать ящик.

А упаковано было на славу. Она разрезала бечевки, отдирала ножом ленты скотча, вынимала амортизацию из пенопласта, и каждый раз, когда исчезала очередная преграда между ней и содержимым посылки, сердце у нее замирало. И по мере того как она приближалась к цели, ей становилось ясно, что цель эта – не сапоги, как говорила Лера, и не одежда.

Наконец Даша взялась пальцами за последний покров – толстый слой вощеной гофрированной бумаги.

– Ну, все! – сказала она вслух и сдернула бумагу. Наклонилась над ящиком, всмотрелась и торопливо стала вытаскивать наружу то, что увидела там, в глубине. А когда вытащила и поставила на стол, засмеялась и заплакала одновременно.

– Милый мой, дорогой мой… – шептала она, глядя на содержимое посылки. – Как же ты меня любил!

Перед ней стояла маленькая гипсовая статуя, изображавшая девушку с обнаженной грудью, украшенной морскими звездами и гирляндой водорослей. Эта грудь – полудетская, наивная в своей наготе, как будто медленно поднималась и опускалась под грузом своих украшений. Нежные руки девушки прижимали к бедрам складки тяжелого синего платья, ткань которого выглядела влажной. Эта юная венецианка, или жительница моря, казалась покрытой тысячами поцелуев – или полита слезами.

А лицо – лицо Даши, с ее зелеными глазами, с ее юным ртом, то ли смеялось, то ли плакало.

Девушка долго смотрела на нее. Слезы скоро высохли, и она незаметно для себя начала улыбаться, разглядывая статую. В том, что она была сделана самим Аркадием, Даша не сомневалась. «Но где и когда?» – спрашивала она себя. Девушка обыскала ящик, надеясь найти письмо, но ничего не обнаружила. И она поняла, что когда он отсылал ей эту статуэтку, просто был не в состоянии писать.

– Но где и когда? Где и когда? – спрашивала она, дотрагиваясь до лица венецианки и пристально разглядывая его. – Не все ли равно… Не все ли равно…