Татьяна Устинова - Большое зло и мелкие пакости

И непонятно, какое отношение может иметь к Маниной работе ее подруга Алина, а домработницу убили именно у нее.

Или все дело в Алине, а Маня просто попалась под руку?

Об Алине Потапов совсем ничего не знал.

— У тебя так вкусно пахнет. — Голос прозвучал очень близко, и Потапов оглянулся с изумлением, чуть не снеся с плиты увесистую сковородку.

Маня стояла в проеме, обеими руками держась за дверную ручку. Халат висел на ней нелепыми складками. Лицо было зеленоватое и напряженное от усилий.

И как она ухитрилась спастись, тогда, в больнице?

Жалко будет, если ее убьют, вдруг подумал Потапов. Никак нельзя, чтобы ее убили.

— Мань, ты почему ходишь? — спросил он растерянно. — Разве тебе уже можно ходить?

Перехватывая руками, она добралась до табуретки, села и перевела дыхание.

— Наоборот, мне даже нужно ходить. Я же не паралитик! Я утром вставала. Мне сначала Света помогала, а потом я сама. — Светой звали сестру. — Так что ты вполне мог не приезжать. Я теперь самостоятельная.

Потапов опять пришел в раздражение.

— Мань, ты бы для разнообразия сказала мне что-то вроде “спасибо, Митя”, а ты долдонишь одно и то же — не надо приезжать, не надо приезжать! Ты же не попка-дурак.

— Спасибо, Митя, — сказала Маруся и улыбнулась, — только тебе все равно не надо приезжать.

— Вот твоя земляника, — буркнул Потапов и поставил перед ней пластмассовый лоток. — Ты не знаешь, ее моют?

— Ты с ума сошел, Потапов, — заявила Маруся, — конечно, нет.

Она подняла лоток к носу и осторожно понюхала.

— Господи, она на самом деле пахнет земляникой! Митька, ты ее нюхал?

— Всю дорогу, — он потыкал вилкой в мясо. — Думал, что с голоду помру.

Она взяла ягоду, положила себе в рот и от удовольствия прикрыла синеватые веки.

— Мить, как ты думаешь, если ее положить в холодильник, она доживет до Федора?

— Нет, — сказал Потапов, — не мечтай даже. Ешь. Федору я еще куплю.

Это было странное заявление, которому можно было придать или невероятно огромное значение, или — никакого. Маруся никогда не знала, чему стоит придавать значение, и по лицам читать тоже не умела. Кроме того, она все время забывала, что этот человек в джинсах и майке с надписью “1950” не просто бывший одноклассник, невесть как затесавшийся в ее жизнь, а Дмитрий Юрьевич Потапов — “сам Потапов”, министр по делам печати и информации, член правительства, публичная фигура и еще бог знает кто.

Как принято обращаться с министрами, Маруся не знала вовсе. И красавица Зоя маячила на горизонте, редакторша моднейшего глянцевого журнала, окончившая то ли Гарвард, то ли Сорбонну, неизменная участница всех модных тусовок в Сочи и Каннах. Марусе она всегда казалась упакованной в блестящий полиэтилен, как и ее журнал, продававшийся на развалах то ли за восемьдесят, то ли за сто рублей.

Нет, не могла Маруся “придавать значение” случайно произнесенным потаповским фразам.

Осторожно, по одной, она ела землянику, а Потапов, пристроившийся напротив, поглощал свое мясо, и все это, вместе с тишиной пустой квартиры, в которой никогда не было тихо, с тех пор как родился Федор, было настолько нереально и даже угрожающе, что Маруся решила — нужно что-нибудь говорить. Но что?

— Скорее бы Алина вернулась, — не придумав ничего лучшего, сказала она. — Так некстати улетела!

Она уже прилетела, но Потапов не стал говорить этого Марусе.

— Мань, если это все о том, чтобы я не приезжал, то хватит. Мы договорились, что ты отныне говоришь “спасибо, Митя”, а не “пошел вон, болван”.

— Я никогда не говорила тебе “пошел вон”! — перепугалась Маруся. — Просто мне очень…

— Знаю, знаю, — перебил ее Потапов, поднялся и стал мыть под краном свою тарелку, — тебе очень неловко, ты меня стесняешься, и я мешаю тебе тихо проститься с жизнью.

— Вовсе я не собираюсь прощаться с жизнью, — пробормотала Маруся, — я только не понимаю, зачем тебе все эти… хлопоты.

Потапов и сам не понимал и старательно делал вид, что этого вопроса вообще не существует.

— Что-то наш инспектор Дрейтон не едет, — сказал он недовольно, — собирался сегодня приехать и не едет.

— Кто такой инспектор Дрейтон?

— А черт его знает, — Потапов улыбнулся, сверкнули безупречные зубы. — Это из какой-то книжки. Я не помню. А ты?

Маруся пристыженно покачала головой.

Потапов читал всегда. Читал на переменах, на нудных классных часах под партой, во время дежурства на лестнице.

Всем хотелось дежурить на лестнице. Во-первых, потому, что на площадке можно был сидеть, а во-вторых, потому, что мыть лестницу было легко и приятно. Во время дежурств каждый дежурный должен был после уроков мыть свой “пост”.

— Митька, помнишь, как вы с Кузей на лестнице дежурили? Кузя все время в окно смотрел, потому что во дворе в футбол играли, а ты какие-то книжки читал.

— Помню, — сказал Потапов. — А еще помню, как Мишка Махов на доске написал: “Да здравствует хард-рок!” и еще вроде: “ЭйСи — ДиСи”, и директриса сказала, что это антисоветская пропаганда, и вызвала милицию.

— А еще помнишь, как мы щавель собирали и нас заставили его перебирать, а в это время автобус уехал, и мы остались в чистом поле одни? И денег ни у кого не было. А потом за нами твой папа приехал.

— А наша Карелия даже про нас не вспомнила, пока они до школы не доехали, а мы с отцом на рыбалку собрались, он меня у школы встречал. Автобус приехал, а нас нет.

— Нас потом еще чуть из комсомола не исключили.

— А мне характеристика была нужна, и я боялся, что мне ее испортят, — подхватил Потапов, но Маруся перебила:

— А про Павку Корчагина, которого Женька Первушин ставил, помнишь?..

Звонок в дверь прервал трогательный вечер воспоминаний.

Маруся дернулась и уронила ягоду на халат. И посмотрела на Потапова. Он посмотрел на нее и пожал плечами.

— Господи, кто это может быть? — пробормотала Маруся. — Мить, кто это может быть?

Потапов тоже почему-то испугался и рассердился на себя за это. И на Маню рассердился.

— Я отсюда не вижу. Сейчас открою и тогда скажу.

— Мить, может, лучше… не открывать? — прошептала она и схватила его за руку. — А?

— Мань, прекрати, — велел он и отцепил от себя ее пальцы.

Он вышел в прихожую. Щелкнул замок, проскрипела тугая дверь, и Потапов спросил то ли сердито, то ли изумленно:

— А вы откуда взялись?!

Марусе показалось, что в ответ заговорили сразу несколько человек. Слов было не разобрать, потому что говорили они так, как давно никто не говорил в ее присутствии — громко и перебивая друг друга. Маруся в волнении поднялась с табуретки, страшась, что ее подведут ненадежные нынче ноги, сделала шаг, ухватилась за дверь, и навстречу ей из ее собственной прихожей вывалились какие-то чужие люди — много.