Дмитрий Вересов - У Терека два берега…

Странно, что у казахов безлесное, безводное место называлось Аркой, почти Аркадией. «Арка» по-казахски – «пуп земли», хребет, тоже своеобразный рай, но понятный только степным кочевникам-скотоводам. Сопки в этом месте переходят в довольно высокие гранитные горы. Нет лучше места для зимовки скота, чем долины Арки. Ветер сдувает снег с гор, трава здесь легко доступна для животных, земля плодородная. Чем не греческая Аркадия среди бескрайних заснеженных степей?

Всего этого, конечно, Мария и Айшат знать не могли, но что-то тянуло больную девушку именно сюда. Может быть, воспоминания о родных горах? Или предсмертная мечта о рае?

– Нет, Маша, не такие здесь горы, как у нас, – говорила Айшат, когда они после частых и продолжительных привалов взобрались наконец на одну из них, самую крайнюю и невысокую. – Наши горы разные, у каждой свое собственное, неповторимое лицо. Здесь они все какие-то одинаковые, как буруны у Терека.

– Конечно. Степной ветер их всех уравнял за многие годы. Тебе, кажется, получше? Вот и хорошо! Не зря, значит, мы шли сюда. Только я все-таки не пойму, как и когда ты смогла увидеть эти горы?

– Не знаю. Я как-то их почувствовала, поверила… Не знаю. Теперь мне не так страшно умирать.

– Что ты такое говоришь, Айшат? Чтобы я больше этого не слышала! Таким молодцом ты шла сюда. Ты же почти поправилась. Чтобы никаких разговоров о смерти и болезни я больше от тебя не слышала!

Айшат только грустно улыбнулась.

– Ты посмотри, Айшат, отсюда долина хорошо видна. Как красиво! На небе светятся звезды, а внизу тоже красные огоньки. Только их гораздо меньше, но все равно – там люди. А вон и рядышком, под той горой, мигает красный глаз. Видишь? Подмигивает, приглашает… Обопрись на меня, сейчас спустимся, попросимся на ночлег.

К горе прилепилась небольшая юрта, похожая на перевернутую, треснутую чашку. У входа лежал верблюд и стояла кобылица. Айшат так им обрадовалась, словно это были родные ей люди. Верблюд равнодушно посмотрел на незнакомых женщин и продолжил что-то жевать, кобылица же мотнула головой и дунула теплыми ноздрями в руку Айшат.

В юрте горел огонь. Старик с маленьким лицом, в морщинах которого скрывались узкие глаза, кидал в огонь сухие шарики кизяка. Увидев гостей, он закивал головой и жестом пригласил их к огню. Он сказал что-то, но девушки из всех произнесенных слов поняли только имя Всемогущего.

– Берге, – старик поманил их поближе к очагу.

Девушки протянули к огню руки. Маша тут же почувствовала страшную усталость и слабость. Она увидела, что Айшат стала клониться набок, и вовремя подхватила подругу.

Старик что-то опять заговорил и зацокал языком. Он помог уложить Айшат, потом принес чашку с пшеницей, жаренной на сале, и кумыс. Айшат отказалась от пшеницы, которую старик называл бидай, но сделала несколько глотков кумыса.

Маша поразилась: откуда Айшат взяла силы, чтобы проделать такой тяжелый, казавшийся бессмысленным и безнадежным, путь? Ведь сейчас она была совершенно в таком же состоянии, когда ее вслед за трупами выносили из вагона в снежную степь. Девушка лежала, глядя вверх, в отверстие в юрте, через которое уходил дым, и, казалось, жизнь, как дым, уходит из нее в звездное небо.

Саадаева принесла снега, растопила его, положила на лоб Айшат мокрую тряпочку, которая тут же высыхала. Она смачивала ее опять, вливала в полураскрытый рот подруги кобылье молоко и с ужасом смотрела, как непроглоченная белая жидкость стекает по щеке.

Старик ни слова не говорил по-русски, он теперь вообще молчал, только кивал и смотрел на девушек. Но Мария была уверена, что он все понимает и, кивая, призывает ее смириться. Тогда Саадаева также села возле умирающей Айшат, поджав под себя ноги, и стала ждать.

Время отмерялось теперь кусочками кизяка, которые старик бросал в огонь. Когда он бросил в очаг пятый шарик, Айшат приподняла голову, сказала что-то по-чеченски. Маша разобрала только «Дукха дехийла шу», что значило «Живите долго». Потом, испугавшись, Айшат попыталась отстраниться от чего-то и затихла.

Стало так тихо, что Маша услышала, как за пологом юрты встал на ноги верблюд. Где-то в долине заржала лошадь. Наступало утро…

В степи встретить человека нелегко, знакомого человека – почти невозможно. Но Машу Саадаеву часто встречали люди в пути. От одного селения к другому ездила она на невысокой степной лошадке. Работала Маша Саадаева устным чеченским телеграфом.

– Хабар бар? – спрашивали ее по-казахски чеченцы. – Есть новости?

– Бар! – отвечала Маша. – Есть новости! Живы Мидоевы, живы Дакашевы… У Тугаевых родилась дочка. Назвали ее Айшат…

– Слава Всевышнему! А правду говорят, что в нашем ауле Дойзал-Юрт живут русский, немец и чеченец?

– Нет, сказка, наверное…

– Да, наверное, сказка…

К декабрю, когда фирмы грамзаписи выбрасывают в продажу рождественские си-дишки, Элтон Джон выпустил новый сингл.

Песня сразу попала в чарты. И уже на второй неделе возглавляла британский хит-парад.

Песня была о девушке по имени Ай… «Friends Knew Her as Ie».

Дорогая Ай, – пел Элтон Джон, – дорогая Ай…Ты летаешь, а мы не можем взлететь.Ты видишь в черной ночи – а мы не видим даже днем…Дорогая Ай, ты умеешь любить…А мы не умеем, потому что у нас каменные сердца…Но мы, твои друзья, мы надеемся, что там, на небе, ты будешь молиться за нас.И однажды – мы взлетим…

Дядя Магомед скупил пять тысяч компакт-дисков с этой песней и распространял их в Чечне и в Ингушетии вместе с гуманитарной помощью.

Джон плакал, когда по радио передавали «Friends Knew Her as Ie».

Софи-Катрин, когда песня заставала ее в машине, счастливо глядела на небо и не вытирала слез.

Астрид ушла с поста директора московского отделения. Она вернулась в Австрию и вышла замуж за богатого пивовара.

В спальне у Софи-Катрин и в спальне у Астрид – висели две одинаковые картины.

Айсет в зеленом газовом платке… Айсет, состоящая из одних огромных глаз…

Глава 20

Безумец бежит по просторам божьим;

Вдали, за иссохшей, горестной степью,

За ржавым, за выжженным бездорожьем –

Ирис, нирвана, сон, благолепье.

Бегство от мерзости… Сумрак вселенский…

Плоть изможденная… Дух деревенский…

Душа, исковерканная и слепая,

В которой не горем сломлено что-то,

Мается, мучится, грех искупая, –

Черный. Чудовищный ум идиота.

Прошло полтора года с тех пор, как Дута Эдиев украл белого арабского скакуна и тут же потерял его. Тогда он пошел к шихам, но те послали его искать пропавшего бесследно коня. Дута провел зиму и встретил весну в горах. Не найдя коня, он пошел искать отшельника Атабая, который ушел от шихов, обвинив их в духовной измене.