Татьяна Устинова - Олигарх с Большой Медведицы

Белоключевский был очень рад, что лесника зовут Кузьмич, просто счастлив.

Все будет хорошо, если лесника по-прежнему зовут Кузьмич и ему сто пятьдесят лет. По-другому и быть не должно.

– У тебя есть телефон, и ты можешь звонить хоть каждые пять минут, – сказал Белоключевский. – Хочешь звонить мне каждые пять минут?

Дело было абсолютно безнадежным именно из-за того, что она секунду назад вспомнила из его биографии, она очень хорошо это понимала, но все же проскулила, очень жалобно:

– А можно я тобой? – Нет.

Сказано это было так, что больше настаивать она не стала. Зачем?..

– А Макс? Он приедет, и что я ему скажу?

– К тому времени я уже за тобой приду, и мы поговорим вместе. Ты только должна пообещать мне, что ни за что не выйдешь из дома.

– Я? – удивилась Лиза. – Пообещать?! Вот странно.

В ценах на нефть и в большом бизнесе он все понимал, а в женщинах, видимо, не особенно. Если бы он попросил ее поклясться в верности до гроба или вечной любви без конца и без краю, она поклялась бы и непременно сдержала слово – это же так легко выполнить!..

Пообещать оставаться дома, когда он улаживал бы свои «мужские дела», тоже очень просто. Но кто сказал, что она выполнит это обещание?!

– Повторяй за мной: клянусь тебе, что не выйду из дома, пока ты за мной не придешь.

– Я ни за что не выйду из дома, пока ты за мной не придешь.

– Честное слово, – подсказал Белоключевский.

– Честное слово, – глядя на него очень правдиво, проговорила Лиза. – Так сойдет?

– Сойдет, – согласился Белоключевский. Видимо, с нефтью дела в его жизни обстояли все-таки лучше, чем с женщинами!

Они заехали в их общий гараж – она быстро отвернулась, когда увидела в калитке дырки от пуль, – и гуськом по тропинке двинулись в сторону Лизиного дома.

Она долго возилась с ключами – была у них с Дунькой такая особенность, никогда у них не получалось найти ключи сразу! – и едва их отыскала. Белоключевский отобрал их и сам открыл.

В доме было тепло и тихо. Пахло хорошо и уютно. Лиза очень любила, когда в доме хорошо пахнет, и везде расставляла маленькие открытые пакетики со всякими сушеными листьями. Иногда насыпала в плоскую расписную тарелку молотый кофе и тоже оставляла – для запаха.

Почувствовав себя дома, Лиза моментально приободрилась. Как-то сразу все стало на свои места.

– Хочешь есть? У меня есть мясо, сейчас я быстренько его пожарю, а ты пока можешь покурить или посмотреть новости. Вдруг опять какой-нибудь грузовик перевернулся, и ты из этого сделаешь какие-нибудь сногсшибательные выводы!..

Она торопливо сбросила ботинки и сразу помчалась на кухню и стала там шуровать: включила чайник, полезла в холодильник, стянула с пальцев кольца и побросала их в пепельницу, чтобы не мешали.

Белоключевский вышел на кухню, приблизился к ней сзади и обнял. Она замерла. Его ладони оказались у нее на груди – не гладили, а будто подрагивали, то ли от напряжения, то ли от нежности.

– Дима?..

– Не надо ничего готовить, если ты готовишь для меня. Я сейчас уйду и вернусь, только когда… все улажу.

Она перехватила его руки – невозможно выносить, что они лежат у нее на груди, что-то надо с ними сделать, раз уж никак нельзя немедленно броситься в постель и там получить его, всего сразу, сильно, надолго. Лучше навсегда.

– Дима, я не хочу оставаться одна.

– Лиза, – прикрикнул он, – мы обо всем договорились. Да или нет?

– Да, – промямлила она.

– Вот и отлично.

– Ничего отличного.

– Лиза, ты не должна мне мешать, ты это понимаешь или не особенно?

– Понимаю, но это ничего не меняет.

– Меняет.

Он повернул ее к себе и поцеловал – сначала легко, потом сильнее, потом глубоко, а потом…

Они целовались как безумные, словно от того, как они целуются, зависит их жизнь, и он тяжело и бурно дышал, и Лиза была счастлива, что заставила его дышать так тяжело и бурно. Он трогал ее плечи и руки, потом залез под блузку и там тоже трогал все, что мог, и прижимал ее к себе, и укусил за ухо. Как будто в тумане она подумала, что такого с ней не было никогда – мужчины казались просто приятным дополнением к ее самостоятельной жизни, а вышло, что это ничуть не приятно, а страшно, и даже болезненно, и непонятно, как справиться с собой, потому что сейчас ничего нельзя, и будет можно, только когда он «уладит свои дела»!

А если он не уладит и его убьют?! «Пусть тогда вместе со мной, – вдруг совершенно всерьез подумала она, вдыхая его запах – „Фаренгейта“, разогретой кожи, сигарет и какой-то автомобильной парфюмерии, витавшей в салоне его машины. – Если его не будет здесь, по эту сторону времени и пространства, как же я останусь одна?! Я не смогу. Мне станет неинтересно жить».

Она именно так и подумала, этим словом – неинтересно.

«С тобой мне так интересно, а с ними не очень.

Не очень. Не очень».

Она думала, а он безумствовал рядом с ней, и казалось, именно его безумие рождает эти ее мысли.

Потом он остановился.

Он оторвался от нее и моментально ушел в дальний угол кухни и застыл там и уставился на нее.

Она тоже уставилась на него.

– Что нам делать?

– Не знаю, – сказал он сердито.

– Почему не знаешь?

– Потому что не знаю. Мне… плохо.

– Мне тоже нехорошо, – призналась Лиза. Они помолчали. Белоключевский закурил.

– Димка, тебя не убьют?

– Нет, – сказал он злобно. – Как меня могут убить, черт побери, если ты этого не переживешь?

– Откуда ты знаешь?

– Что знаю?

– Что я не переживу.

– У тебя на лице это написано, – буркнул он. Лиза потерла лицо руками, словно пытаясь стереть то, что там было написано.

Он наблюдал за ней и потом усмехнулся:

– Мы победим?

– Конечно.

Это был очень глупый и бессмысленный разговор, бессмысленней не придумаешь, но они разговаривали так, будто от этого зависела их жизнь.

Или на самом деле зависела?

– Я пошел.

– Иди.

Из разных углов кухни они посмотрели друг на друга.

– Только не подходи ко мне, – попросил Белоключевский.

– И не подумаю, – пообещала Лиза.

Артем Хасанов дождался лифта и только вознамерился было поместиться в него вместе со всеми своими сегодняшними покупками, которых оказалось много – он заезжал в супермаркет купить все необходимое для того, чтобы отпраздновать первый рабочий день, – когда с улицы ввалился сосед с третьего этажа со своим бобтейлом.

Артем ничего не имел против бобтейлов как таковых, но у него была сильная аллергия на шерсть, и, поулыбавшись соседу, он потащился по лестнице. Сосед был стар и громогласен, кроме того, у него было такое красное апоплексическое лицо, что «становилось за человека страшно» и лифт пришлось уступить ему «из уважения».