Иоанна Хмелевская - Смерть пиявкам!

— Но и другом тоже не мог быть…

— Именно! А этот Петрик… я имею в виду Петра Петера, он наслушался россказней Яворчика. А Яворчика направлял Ступеньский, вдохновлял и науськивал. И получается, круг замкнулся, а в середине его — пустота, дырка, проклятый папуля топчется по окружности, и делайте теперь с этим что хотите!..

Гурский задумчиво глядел в окно.

— С кем вы велели мне переговорить в Буско-Здрое? — внезапно спросил он. — С Дышинским?

— Теперь для этого не обязательно ехать в Буско-Здрой. Дышинский уже вернулся.

— А сами вы не хотите с ним побеседовать?

— Ну вы прямо как Левандовский! Сговорились, что ли? Нет, мне не с руки. Он не отнесется ко мне с нужной серьезностью, подумает, я собираю материал для очередного детектива. Из чувства порядочности не бросит мне на съедение незнакомого человека, я ведь могу потом использовать информацию в будущей книге. Я такая! Вам же он ответит честно, без утайки, и по возможности точно передаст весь разговор с тем странным читателем. Дышинский — порядочный человек, хоть и литератор. Возможно, ему не захочется вспоминать неприятный для него разговор, но чувство гражданской ответственности не позволит ему увиливать, и он честно передаст все представителю следственных органов.

— Ладно. И с Петром Петером надо поговорить. И с тем любовником… как его… Хенриком Вежбицким. А с кем еще из тех, кто никак не связан с расследуемыми преступлениями и не вызывает ни малейших подозрений?

— Не знаю, — удрученно вздохнула я. — На вас надеялась. Сами же сказали, что чуете.

Гурский тоже тяжело вздохнул.

— Вот именно — чую. Явственно ощущаю неприятный запах, а вот понять, где источник, не могу. Честно вам признаюсь, неясных подозрений у нас тоже целая куча, а фактов почти никаких. Учитывая же наше законодательство, с тоской думаю: даже если раскроем преступления, вряд ли удастся наказать преступника. Разве что другие потенциальные убийцы почувствуют себя неуютно. Но ни один из уважающих себя криминальных авторитетов не отколол бы такой номер — убивать безо всякой пользы для себя. Так что буду продолжать разнюхивать. Должна же быть какая-то логика в этом безумии!

Я несколько расслабилась.

— Понимаю. И очень прошу помнить, что и меня втянули в это безумие, мне приписывают стремление стать кинозвездой и полностью окунуться в экранизации. И еще что-то, столь же несуразное. Тут наверняка на пару действовали Ступеньский с Яворчиком, с одним я не хотела совместно творить, а второму отказалась дать интервью, и это единственная правда. А мне почему-то начинает казаться, что больше всех знает Петрик, но сам этого не осознает. Ага, и Островский. Вы уже отловили Адама Островского?

— Да, и договорился о встрече. Вот еще что: откуда вам известно, что пресловутый Хлюпанек приехал в Варшаву на машине Маевского?

— Я это лишь только предполагаю. Предчувствую, так сказать…

— Почему?

— Машину Маевского я видела собственными глазами…

— А при чем тут Хлюпанек? Престарелый ревматик…

— Так ему не было необходимости скакать вприпрыжку и преодолевать полосу препятствий! Не такая уж выматывающая трасса, на машине любой ревматик за милую душу. А…

Я запнулась. Подкинуть ему пани Вишневскую? Но эта баба способна еще больше запутать следствие… Хотя Гурскому не впервой иметь дело с трудными свидетелями.

— Жаль мне вас, ну да ладно… Есть одна соседка, этажом ниже.

— Чья соседка?

— Да Хлюпанеков же! Живет под ними.

Не скажу, что лицо инспектора засияло от радости.

— А адрес вы мне сообщить можете? Где я должен их искать.

— То есть как? — изумилась я. — Вы этого не знаете?

— Да на кой… зачем мне это знать? До сих пор они даже не всплывали и никого как-то не волновали. Но вы все же подумайте, кто еще может иметь отношение к этой истории. Друзья, родные, знакомые, враги, конкуренты… Вы зациклились на Эве Марш, а у следователей особый интерес вызвали совсем другие персоны. Некоторые свидетели тоже упоминали это имя, да и меня, признаюсь, вы заразили своим интересом к Эве Марш, но слухи и мое чутье к делу не пришьешь, нужны факты. Итак…

И Гурский недовольно глянул на меня — вот гнусная баба, навалила целую гору дополнительной работы. Я аж устыдилась — и правда, могла бы сама сначала во всем разобраться, а потом привлекать полицию, ослица несчастная! А ведь еще могу на людей наговорить, сама того не сознавая…

— Очень прошу вас… — жалобно начала я, но Гурский меня прервал:

— Клянусь, опрошу всех предельно дипломатично. Или у пани еще какие пожелания есть?

— Чтобы папочка не спохватился. Эва Марш сбежала главным образом из-за него. Человек много способен выдержать, но, случается, его добивает последняя капля. А папочка — это не капля, а целое ведро, да что там, водопад! И со Ступеньским он действовал заодно. Несчастья дочери для него — сладостнейшая весть, и я даже склоняюсь к мысли, не он ли был инициатором ее преследования.

— И вы настаиваете, чтобы проверить его тихо и незаметно?

— А как же еще? Дело деликатное, преступник не кувалдой орудовал, на которой оставил для вашего удовольствия отпечатки десяти пальцев, к тому же плюнул и высморкался прямо на месте преступления, чтобы ваши эксперты имели достаточно материала для определения его ДНК. А чтоб уж совсем не осталось сомнений, еще и покалечился в процессе и забрызгал своей кровью все вокруг. В нашем деле не криминалисты нужны, а скорее психиатр, да еще в атласных перчатках…

— Боюсь, эта роль не для меня.

— Не хотите ли сказать, что не справитесь, пан инспектор? Предупреждаю, с пани Вишневской вам лучше всего принять облик обычной бабы — такой, как я, например. Я когда с ней беседовала, все жалела, что нет при мне микрофончика малюсенького полицейского, в пуговицу или в часы вделанного.

Гурский задумался, глядя в окно. Я перевела дух. Ясно, что мои дурацкие предложения не показались ему такими уж дикими.

— А с Дышинским, Петером и Островским я могу говорить как нормальный человек? Как следователь? И с юристом Вежбицким? И перед кем мне изображать психиатра в атласных перчатках?

— Возможно, перед папочкой Эвы.

— А перед мамочкой? Она имеется?

— Имеется, но сидит под пятой супруга и словечка не пикнет. Иначе не позволила бы терроризировать дочку. Что же касается папочки, у меня насчет него одни сплошные сомнения, и я даже не представляю, как бы могла с ним говорить. И в каком амплуа вам лучше выступить в этом случае — тоже не знаю. Не хотите прикинуться журналистом?

— Неплохая идея. Вот еще неплохо бы знать, что мне от него вообще требуется…