Людмила Бояджиева - Уроки любви

— Чур, чур меня! пробормотал Тед и босиком прошлепал в ванную.

Его жилище являло печальную картину увядающей прелестницы со следами былой красоты. Отдельные предметы роскоши чудом удержались в общем погроме тонущего судна: шикарные, изрядно замызганные ковры, полки старинных, покрытых пылью клавиров, мраморные бюсты Бетховена и Моцарта с поврежденными в процессе горячих дискуссий носами. А эта ванная? Что и говорить, слишком барственная и чувственная для супругов, проживающих в братском союзе и вынужденных уволить прислугу.

Отшвырнув ногой брошенные прямо на кафель вещи вечерний костюм и рубашку с крахмальной грудью, Тед приблизил к зеркалу растерянное бледное лицо, которое еще недавно сравнивали с лицом Иоанна Крестителя, и высунул язык. Ничего особенного. Язык как язык в белесом утреннем налете, свидетельствующем о перегруженной алкоголем печени. Светлые, мягко вьющиеся волосы всклокочены, но не до безобразия, как бывало после тяжелых запоев. В озадаченном взгляде голубых ласковых глаз нет и тени белой горячки.

Тед сунул зубную щетку и замер, прислушиваясь к происходящему внутри себя. Нутро ныло и пульсировало, как у молодухи на сносях. Это было похоже на родовые схватки где-то в области солнечного сплетения.

«Чушь, какая чушь!» Присев на край ванный, он сжал виски в голову ломилась музыка. Да какая! Нервы напряглись, задрожали поджилки, как у борзой, взявшей след крупной дичи. Тед опрометью бросился в кабинет, боясь растерять россыпь драгоценных звуков, готовых вырваться на волю.

Лихорадочно развернув на пюпитре чистый лист нотного альбома, он пробежал дрожащими руками клавиатуру. Прислушался и, захлебываясь от нетерпения, припал к роялю. Прорвав плотину немоты, мощным потоком хлынула музыка.

Ночные видения каких-то доисторических времен, гадания, факелы, сухие пергаменты, пляски вокруг гигантских костров, долины, оглашаемые воплями молящихся дикарей, темные пещеры, философствующие сверхсущества вся наивная мистическая чепуха, привидевшаяся во сне чепуха переплавлялась в высокопробное музыкальное золото.

Тед торопился записать колдовские звуки, не замечая, как светлеет в распахе штор осеннее утро. В какой-то момент он вытащил изо рта зубную щетку, ткнул ее в пепельницу, машинально «загасив», словно окурок, и проглотил уже начавшую стекать по подбородку мятную пену.

…Когда все кончилось музыка иссякла чувствуя себя опустошенным и счастливым, Тед перебрался на диван и мгновенно уснул, свернувшись калачиком. Часы пробили девять. Потом десять, одиннадцать, двенадцать… Считая последние удары, он сел на диване, силясь вспомнить, почему ночевал в кабинете и кто же находится в его спальне! Если там Лилиан и она выставила его среди ночи сюда, не заботясь о пледе, то он здорово достал ее, добрую толстушку Лили… Нет, не Лилиан, нет…

Женщина в медвежьих шкурах с гривой нечесаных рыжих волос, светящихся, словно пламя, женщина, берущая верхнее «си» с такой легкостью, будто в ее горле чистейший хрусталь, была рядом с Тедом всю ночь. Она стояла на вершине скалы, подняв к небу запрокинутое лицо и весь мир у ее ног замер в священном трепете.

Схватив нотную тетрадь, Тед с недоумением разглядел свои записи. Он исписал целый альбом три часа невероятной, фантастической музыки!.. Но, Боже, какая жестокость провидения! Подсунуть фальшивку ему, измученному, издерганному, доведенному до отчаяния неудачнику. Ужасная догадка осенила Теда в дремоте или в бреду он записал чужую музыку, врезавшуюся каким-то образом в подсознание и выскочившую оттуда в подходящий момент, когда он снова возомнил себя гением. Но чья она? Известный композитор Теофил Андерс, начавший впитывать в себя музыку ранее. чем научился говорить, не мог не запомнить с лету, если бы посчастливилось услышать нечто подобное… Он решительно поднял телефонную трубку.

— Барри, старина, прости за звонок. Наверно, то есть наверняка… В общем. я, конечно, некстати… Эта история с Джессикой… Извини, у меня что-то с башкой… Послушай, я никак не припомню, где бы мог это слышать?

Подставив аппарат поближе к роялю, Тед начал наигрывать одну из сочиненных тем. Чем больше он играл, тем сильнее сатанел от досады и зачем только он набрал номер Гранта! Завтра же Джессика узнает. что у Тедди поехала крыша, а доброжелатели начнут подыскивать ему «хорошего психиатра». Барри самый последний из тех, кому следовало бы звонить в подобном случае. Но именно он должен первый узнать о победе Андерса. Да, победе! Потому что, черт возьми, бедолага Тедди, а не кто другой, разродился сегодня ночью этой драгоценной музыкой! Тедди-неудачник, проваливший контракт с симфоническим оркестром, Тедди-чудак, без конца кропающий какую-то оперу, тот самый «юный Моцарт», вознесенный до небес зубастым и всесильным критиком Грантом, а потом растоптанный им же в ядовитой статье под названием «Смерть таланта».

— Эй, Барри, ты не спишь? Руки Теда замерли над клавиатурой, он скорчился, прижимая подбородком к плечу молчащую трубку. Послушай еще вот это…

— Хмм… Довольно. Что ты сейчас играл? Не пытайся морочить мне голову эта музыка еще никогда не звучала… Признайся, где ты откопал ее? Кто этот парень?

— Музыку написал я. Сегодня ночью. В голосе Теда прозвучала угроза.

— Ну, ну… Промычал после долгой паузы Барри тоном доктора, имеющего дело с трудным больным. Как ты смотришь на то, если я сейчас заеду?

— Вообще-то я собирался навестить Джессику. У меня наконец-то вытанцовывается партия Вильмы. Она так ждет ее.

— Брось прикидываться, Тед. Ничего она от тебя уже не ждет. И вообще… Ты что, не знаешь, что случилось вчера в «Метрополитен»?

— Прости, я знал о премьере «Фауста», но не смог прийти, меня ждали в консерватории. Надеюсь, Джес была коронована со всеми почестями?

— Она потеряла сознание прямо на сцене… И, кажется, голос…

— Господи… Вчера… Значит, сегодня ночью… Где она сейчас?

— Естественно, в госпитале. Я только что оттуда, целый час в коме, почти полная остановка сердца…

— О, не может быть!.. Прости, прости, Барри, я навязался тебе так некстати.

— Напротив. Все равно уснуть я уже не мог, да и настроение бодрое.

— ?!

— Она чувствует себя нормально. Думаю, получше, чем ты или я. Утром Портман увез ее в клинику «Веселая долина», чуть ли не насильно. Так настояли врачи, но Джес не намерена оставаться там дольше трех дней.

— Каков прогноз специалистов?

— Успокаивают. Но я крепко сомневаюсь, что наша сладкоголосая птичка когда-либо запоет.

Тед крепко стиснул зубы, чтобы не выругаться, и лишь холодно заметил: