Мэри Стюарт - Лунные пряхи

— Знаю, — проблеяла я и бочком скользнула Ламбису за спину.

Нет нужды говорить, что я никогда прежде никого не обыскивала и имела лишь самое смутное представление, почерпнутое из фильмов и прочих подобных источников, о том, как это делается. Если бы не страшные останки, захороненные в овраге, и если бы не свирепое и дикое выражение, застывшее на лице Колина, вся эта сцена могла бы показаться чистейшим фарсом. Ламбис вдруг напрочь позабыл английский и изрыгал потоки ругательств вперемежку с вопросами, которые Колин попросту игнорировал да и не понимал, а я даже не пыталась к ним прислушиваться. Нож я нашла сразу же у него в кармане и переложила его в свой карман, чувствуя себя полнейшей дурой, словно дитя, затеявшее игру в пиратов. Потом я отступила назад.

Взбешенный Ламбис воскликнул по-гречески:

— Скажи ему, Никола, чтоб опустил эту штуковину! Что за дьявольские игры вы тут оба затеяли? Он же пристрелит кого-нибудь! Он что, свихнулся после всего, что они с ним сделали? И ты тоже? Да забери ты у него эту чертову пушку, а потом мы его…

— Мы нашли могилу, — сказала я по-английски.

Он осекся посреди фразы.

— Нашли?.. — Гнев словно разом покинул его, лицо сразу стало напряженным, темный загар казался чуть ли не болезненным в причудливом перекрестном освещении церкви. Он будто моментально забыл и о Колине, и о пистолете. И хрипло произнес: — Это был несчастный случай. Я все тебе объясню. Ты же знаешь, я не хотел его убивать.

Я стояла, прислонившись к дверному косяку — к той самой дорической колонне (до нее ли мне сейчас было?), — и сжимала в кармане нож, отобранный у него. Пальцы мои ощущали резную рукоятку, и я вдруг вспомнила — так живо, отчетливо — узор на голубой эмали, покрывавшей медную рукоятку. Вспомнила, как этим самым ножом Ламбис нарезал ломтики ветчины для Марка…

— Это сделал ты? — воскликнула я.

— Я не хотел его убивать. — Он повторял это, словно заклинание. — Когда ты вернешься к своим в Афины, может, поможешь мне… скажешь им, что это был несчастный случай…

И тут меня словно прорвало. Откуда только взялись греческие слова — не знаю; сейчас, мысленно возвращаясь назад, я понимаю, что говорила в основном по-английски, порой переходя на греческий или французский. Однако Ламбис понимал, и Колин, как он позднее мне сказал, — тоже.

— Несчастный случай?! — Я напрочь позабыла о необходимости соблюдать тишину, и голос мой звучал все резче. — Несчастный случай? Значит, то, что теперь ты шляешься по горам с этим подонком, который стрелял в Марка и хотел убить Колина, — это тоже несчастный случай? Думаешь, я ничего не знаю о тебе и твоих драгоценных дружках? Я все знаю! Можешь послушать, мне известен каждый шаг, который совершала твоя мерзкая банда — Стратос, Тони, Софья, Джозеф… а теперь еще и ты! И не пытайся отрицать, что ты завяз в этом деле по уши, потому что мы видели тебя — ну уж нет, придержи свой поганый язык и дай мне закончить! Помочь тебе? Да тебя стоит пристрелить на месте, и я пальцем не шевельну, чтоб помешать Колину это сделать, но сначала мы хотим узнать твою роль в этом деле. Кто тебе платит и почему? Зачем ты привез его сюда? И зачем убил его? Зачем прикидывался, будто спасаешь ему жизнь, ты, поганый иуда! Потому что я оказалась поблизости? Если бы я осталась… он был таким замечательным человеком… ах, если б я только знала — да я сама бы тебя прикончила, ты не успел бы и дотронуться до него! Если бы я только осталась…

Слезы ручьем текли у меня из глаз, но они не помешали мне заметить, что на лице Ламбиса, на котором застыло лишь немое изумление, вдруг промелькнуло совсем другое выражение, когда он перевел взгляд с моего лица на кого-то, стоящего позади меня. Позади меня, прямо за дверью…

В дверном проеме мелькнула чья-то тень. Мешковатые бриджи и критский головной убор. Какой-то человек стремительно вошел, держа в руке нож.

— Колин! Берегись! — взвизгнула я.

Колин резко обернулся и выстрелил. В тот же момент Ламбис что-то закричал и прыгнул к нему. Пуля застряла в дверном косяке, на полпути между незнакомцем и мной, хлопок выстрела оглушительным эхом разнесся внутри церкви. Потом Ламбис поймал руку Колина, державшую пистолет, а другую руку крепко прижал к туловищу мальчика; пистолет упал на пол. Я стояла не двигаясь. В тот самый момент, когда я закричала, я увидела лицо вошедшего.

— Марк! — пискнула я почти, что беззвучно.

Выстрел заставил его остановиться на пороге. Ламбис отпустил Колина и нагнулся, чтобы поднять пистолет. Колин стоял и моргал, щурясь от яркого света; вид у него был совершенно отупевший и ошеломленный; казалось, тронь его — и он рухнет как подкошенный.

— Колин, — сказал Марк.

А потом Колин очутился в его объятиях — не сказав ни слова, не издав ни звука, едва дыша.

— Что они с тобой сделали? Тебе было больно?

Никогда прежде я не замечала таких интонаций у Марка.

Мальчик покачал головой.

— С тобой все в порядке?

Мальчик кивнул.

— Это правда? Да? Значит, мы можем уходить. Слава богу, все кончилось. Мы пойдем прямо к яхте.

Я не слышала, говорили ли они еще что-нибудь. Просто развернулась и выскочила мимо них из церкви. Ламбис что-то сказал, но я не обратила внимания. Мне было наплевать, видит ли меня кто-нибудь. Не оглядываясь по сторонам, я стала выбираться наверх из лощины, намереваясь вернуться в Агиос-Георгиос.

Слезы застилали мне глаза, дважды я спотыкалась; глупые слезы, ни к чему было их проливать. Со злостью я утерла их. Над этой историей я проплакала больше, чем за несколько предшествующих лет. Хватит. Все закончилось.

К тому же скоро начнет темнеть, и Франсис будет беспокоиться обо мне.

ГЛАВА 16

Покончив с делами,Он отбыл в АфиныПод звуки бравурного марша.

Не успела я пройти и тридцати ярдов, как услышала позади его шаги.

— Никола!

Я не обращала внимания.

— Никола… подожди, прошу тебя! Не могу я так быстро идти.

Я заколебалась, потом обернулась назад. Он спускался по тропинке без видимых усилий. Единственным напоминанием о его недавнем ранении была повязка на левой руке, сооруженная из критского головного убора. Сейчас Марк совсем не был похож на вчерашнего нечесаного и заросшего щетиной доходягу; он побрился и вымыл голову, однако главное, что так разительно изменило его внешность (то же самое я наблюдала и с Колином), — это чувства облегчения и счастья, читавшиеся на его лице. Первое, о чем я подумала: удивительно, как же я гак быстро его узнала, а второе — что «героический» костюм ему очень идет.