Элис Хоффман - Черепашья луна

— Так и было, — говорит Джулиан.

Они смотрят друг другу в глаза, и никто не уступает. Уолт Хэннен смотреть умеет, он отрабатывал взгляд двадцать лет.

— Неплохая история, — говорит Уолт. — Хорошо бы, оно так и было.

В небе кружат бурые дербники, которых кое-кто по невежеству принимает за краснохвостых ястребов; они уже видят приготовленную для них на земле пищу.

— Ну да, — говорит Джулиан. — Хорошо бы.

— Мне осталось сорок три недели, — говорит Уолт Хэннен. — Это, конечно, неважно.

— По-моему, отличная история для отчета, — говорит Джулиан. — Никаких зацепок.

— За ребенком никто не приедет?

— Не-а, — говорит Джулиан. — Не в этой жизни.

— Остается вопрос: почему все сходится на твоей территории? — говорит Уолт.

Уолт понимает, что никогда не узнает всей правды, и, похоже, не очень хочет это выяснять. Что бы ни было, но из-за этого Джулиан Кэш здорово изменился и, возможно, не только он. Если бы Уолт был хоть немного другим, хоть немного похож на Роя Хадли, своего начальника из Хартфорд-Бич, он докопался бы до истины, он не посчитался бы с судьбой ни двенадцатилетнего мальчишки, ни своего подчиненного.

— Я тебе уже сказал, — откликается Джулиан Кэш. — Тут не моя территория.

Уолт Хэннен задирает голову и смотрит в небо. Насколько он может судить, чутье Джулиана еще никогда его не подводило. А он сам слишком неумолим в своих оценках, и хорошо, что он не судья, иначе не одному бродяге было бы не избежать виселицы.

— Ненавижу падальщиков, — тяжко вздыхает Уолт.

Когда он выйдет на пенсию, он ненадолго уедет на Окичоби. Свозит наконец Роузи в Атлантик-Сити; возьмет и удивит ее однажды — выложит перед ней билеты на самолет, гостиничную бронь и, может, даже новое платье, ведь она никогда не тратила деньги на себя.

— Черт бы побрал этих тварей, — говорит он про грифов-стервятников.

Уолт встает, и Джулиан, глядя на него, понимает, что не собирается Уолт докапываться. А собирается принять этот отчет от Джулиана, будто и вправду ему поверил.

— Давай звонить Ричи, пусть забирает его отсюда, — говорит Уолт.

Возвращаются они тем же путем, что и пришли, а в лесу, несмотря на жару, земля до того сырая, что на ней все еще видны отпечатки лап. Джулиан знает, что большинство людей считают собачью жизнь менее ценной, чем человеческая, но они, эти люди, никогда не смотрели собаке в глаза. Никогда не стояли рядом в лунные ночи.

— Знаешь, меня вообще-то беспокоит только одно, — говорит Уолт, уже входя во двор Джулиана. — То есть мысль одна беспокоит. Терпеть не могу, когда виновный уходит от наказания.

— Никто не уходит от наказания, — говорит Джулиан.

— Ты про карму? — говорит Уолт. Иглотерапевт ему что-то такое рассказывал. Когда Джулиан непонимающе на него смотрит, Уолт объясняет: — Что посеешь, то и пожнешь.

Джулиан кивает. Он верит в такие вещи. Они доходят до кипарисов, и дербники в кронах ведут себя на удивление тихо. Всю жизнь, подходя к этому месту, он будет вспоминать Эрроу.

— Сочувствую насчет твоей собаки, — говорит Уолт Хэннен.

Джулиан, справившись с собой, отводит от кипарисов глаза.

— Он никогда не считал себя моей собакой, — говорит Джулиан.

— Говорил тебе, возьми Лабрадора, — говорит Уолт. — Берут след не хуже овчарки.

— Это не то, — отвечает Джулиан.

— Да уж конечно не то, — ухмыляется Уолт. — Лабрадор бы тебя слушал.

— Эрроу меня слушал. Просто плевать ему было на мои слова.

Уолт идет к своей машине, стараясь не смотреть на собачью могилу. Он звонит Ричи, чтобы тот направил сюда сантранспорт, который отвезет тело в морг. Потом достает из перчаточного ящика жевательную резинку, заботливо положенную туда его женой. Поскольку он еще начальник, никто не станет подвергать сомнению его решение обойтись без вскрытия. Никто даже знать не будет, сделал ли он запрос в полицию штата относительно личности погибшего. Уолт всегда был общительным: он ездит в Хартфорд-Бич поиграть в покер с некоторыми из тамошних полицейских, у него есть парочка закадычных друзей с детства, и они с Роузи частенько ходят в гости к кому-нибудь из знакомых заводчиков лабрадоров, с которыми дружат много лет. Но Уолт думает, что, доведись ему выбирать, на кого положиться, кому довериться, он выбрал бы Джулиана. Он даже толком не знает почему — возможно, потому, что когда-то, в ночь аварии, он оказался на дежурстве, а может, потому, что он хорошо разбирается в людях.

— У меня щенки родились, — говорит Уолт Джулиану, когда они стоят, облокотившись на перила крыльца в ожидании Ричи. — Четыре желтых и два черных. Я бы тебе выбрал.

— У тебя когда-нибудь было ощущение, будто твоя жизнь не совсем твоя, а ты нужен только затем, чтобы что-то через тебя случилось? — спрашивает Джулиан.

Уолт переводит на него глаза, чтобы убедиться, что эту длинную фразу произнес именно Джулиан Кэш.

— Нет, — сознается Уолт. — Хотя что-то похожее бывает, когда я везу Роузи в Хартфорд-Бич по магазинам.

Джулиан громко смеется, но посредине смех вдруг ломается, превращается во что-то еще. Может, в стон или плач.

— Ты всегда теперь будешь столько болтать, или тебя кто заколдовал? — спрашивает Уолт.

— Терпеть не могу болтунов, — говорит Джулиан. — А теперь я сам стал такой.

Доносится звук полицейской сирены, и Джулиан прикидывает, что Ричи как раз проехал мимо закусочной Чака и Карла. Наверное, посетители все повытягивали шеи, чтобы увидеть, что происходит. Ладно, имеют право смотреть сколько угодно, правды они все равно не узнают: не узнают, что огромный, весом в сто фунтов, пес, способный растерзать человека, так полюбил ребенка, что и раненный, бросился защищать его и что такой тип, как Джулиан, после всего того, что с ним было, оказался способен чувствовать.

— Ты у меня тут, случайно, не расклеился? — мягко спрашивает Уолт, глядя на машину Ричи и «скорую помощь», появившиеся на грунтовке; чертовы дербники сразу подняли гвалт.

Джулиан смотрит туда, где под кипарисами в земле лежит его пес, отныне и навсегда. Лоретта, наверное, сейчас в доме, спит на постели, хотя ей это и запрещено. Двадцать лет назад он мог уехать отсюда куда угодно, а он вернулся и живет всего в нескольких милях от места, где родился. В ту ночь в лесу от крика его матери поднялся рой пчел. Не накрой она его тогда своим платьем, они закусали бы его. Не пробеги она бегом весь путь до дома мисс Джайлз, он бы так и не ожил. Может, он вспомнил бы, если бы поднапрягся, складки ее платья, пчел, испуганных темнотой и преследовавших их всю дорогу до крыльца мисс Джайлз.