Ольга Арнольд - Агнесса среди волков

Генка сам дал мне повод направить разговор по нужному руслу. Я стала восхищаться точностью его движений и спросила, какому виду восточных единоборств он отдает предпочтение. Он тут же начал похваляться своими достижениями, в частности, стал красочно описывать позавчерашнюю схватку с превосходящими силами противника, когда на него одного напали сразу трое.

— Ты не представляешь себе, Агнесса, как трудно себя контролировать, чтобы невзначай кого-нибудь не убить. Вот позавчера я не сдержал себя и боюсь, что у одного из этих парней треснула черепушка.

Я улыбнулась про себя: первое, чему учат мастера любого вида восточной борьбы, это как раз искусству самоконтроля. У каких доморощенных тренеров занимался наш Генка?

— А кто же на тебя напал? — не преминула я воспользоваться моментом; глаза мои выражали участие и восхищение его доблестью.

— Ну как тебе сказать… В общем, была небольшая разборка. Они никак не хотели понять, что им тут делать нечего, пришлось это наглядно показать.

Это было уже тепло. Прилагая незначительные усилия, я скоро выведала у него, что он действительно принадлежит к компании крутых парней, которые защищают местных частников и не пускают в свой район чужих, иными словами, он был рэкетиром, в чем я не сомневалась с самого начала. Впрочем, про нашу замоскворецкую мафию я слышала в основном хорошие отзывы — за свою мзду ее боевики, если их можно так назвать, действительно защищали местных предпринимателей, и притом гораздо лучше, чем более дорогие наемные охранники, к тому же они нередко помогали хозяевам — то разгрузить машину, то договориться о найме грузовика, то еще что-нибудь в таком роде… И еще, насколько я знала, они не любили насилия — если кто-нибудь не желал платить, они просто переставали его прикрывать, а разоряли незадачливого бизнесмена уже менее совестливые бандиты из других группировок. Словом, я сделала для себя вывод, что местный дон — это кто-то вроде дона Вито Корлеоне или вполне реального покойного Отари Квантришвили, глава разветвленной семьи и отец своих подданных, и только поэтому решилась на него выйти.

Но когда я дошла до дела, то столкнулась с непредвиденными трудностями: Генка заявил, что в состоянии помочь мне сам, и упорно не желал знакомить ни с кем из старших. У меня закралось даже подозрение, что он никого и не знает. Я настаивала на своем: у меня дело к самому главному, и говорить я буду только с ним, вероятнее всего, это ему будет интересно, так как речь пойдет о конкурентах, действующих на его территории. Это был чистый блеф с моей стороны, но не настолько же я глупа, чтобы рассказывать Генке о своих преследователях! В конце концов мне удалось его уговорить — я сыграла на его самолюбии, сделав вид, что я сомневаюсь в его принадлежности к почетному клану мафиози. Этого он выдержать не смог и пообещал сделать все, что в его силах, и в ближайшее время позвонить.

Я дала ему свою визитную карточку, отпечатанную на лазерном принтере, и заговорщическим голосом сообщила код: три звонка, потом отбой, и номер набирается снова — и тогда уже я беру трубку. Он понимающе мне подмигнул. Боже мой, этим кодом мы пользовались еще в детстве, к тому же Сергей в ближайшее время обещал прислать мне телефон с определителем номера, но благодаря коду Генка почувствовал себя посвященным в тайну, моим доверенным лицом. Что ж, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы сделало то, что от него требуется.

Весь разговор занял минут пятнадцать; я снова вышла на Ордынку и направилась не к станции метро, а от нее. Распогодилось, дождик перестал, появились клочки ясного неба, и даже выглянуло солнышко. Было еще рано, и мне не хотелось возвращаться домой. Я решила пройтись по старому знакомому маршруту и зайти в церковь в Вешняках, куда я нередко заходила в мою бытность лаборанткой в особняке на Ордынке.

Купеческое Замоскворечье всегда славилось великим множеством церквей. Многие из них сохранились и при коммунистах, одни из них использовались как склады, другие как клубы… Перед замечательной церквушкой, выходящей фасадом на Пятницкую, той самой, в которой молился Островский, построили общественный туалет. И лишь одна церковь действовала — та самая церковь в Вешняках.

Сейчас открыли церковь на Большой Ордынке, восстанавливают и передают епархии много других церковных зданий… Но меня туда не тянет. В этих храмах царит такое же лицемерие, как повсюду, где власть перешла к официальному православию. Церкви заполняют люди, которые истово крестятся, на них на всех крестики. Но где они были тогда, когда для посещения храма Божьего требовалось некоторое мужество и за участие в Крестном ходе могли вызвать в партком? Да и священники под стать пастве — алчные, как попы в русских народных сказках, они больше заботятся о церковном имуществе и расширении своих земельных владений, нежели о душах своих прихожан. Это те, которые травили отца Александра Меня при жизни и теперь не прочь лягнуть его и после смерти.

Но изредка встречаются и достойные пастыри, с честью несущие свой крест. Один из таких священников служит в той церкви, к которой я направлялась: по слухам, раньше он был психотерапевтом и работал с самоубийцами, а теперь занимается тем же самым — спасением душ своих прихожан — уже в рясе священника. Поистине неисповедимы пути Господни, недаром ведь говорят, что «психотерапевт — это исповедник атеистического века».

Не могу сказать, что я атеистка: но если Бог есть, то, я убеждена, для него важнее наши мысли и поступки, а не демонстративное ритуальное поклонение в специально отведенных местах. Тем не менее раньше я нередко заходила в церкви. Для меня храм — это место, где можно сосредоточиться и подумать.

Быстрым шагом я, непрестанно оглядываясь, шла по тому же Большому Маратовскому переулку, где я впервые заметила преследователей. На этот раз за мной никто не шел. Я пересекла Пятницкую и по Вишняковскому проезду быстро дошла до такой знакомой мне церкви — я здесь не бывала лет семь.

Храм был открыт. Как всегда, на паперти стояли нищенки, я им подала. Внутри было пустынно: я купила свечку и поставила ее своей любимой святой — Марии Магдалине. Среди аскетичных, незнакомых с мирскими страстями христианских мучеников и апостолов мне как-то ближе всех грешница.

Вдыхая приторный запах ладана, я мысленно перенеслась на несколько лет назад. Закончив работу, я нередко заходила в соседний отдел, где работала моя подруга Марина, и мы с ней шли сюда. Марина действительно верила в Бога, а я составляла ей компанию.

Марина была незаурядной личностью. Простая лаборантка, она нередко делала переводы за научных сотрудников… Она была настоящей красавицей — в ней много польской крови, и она всегда гордо несла свою изящную головку с аккуратной прической из пышных белокурых волос, и притом некрашеных.