Дмитрий Вересов - У Терека два берега…

Старуха Эдиева, мать хромого Дуты, днем осмотрела Айшат и сказала, показав на живот девушки:

– Сурхаш…

Так по-чеченски называется красная сыпь. Это Маша поняла. Еще она поняла, пройдя когда-то перед войной краткосрочные курсы медсестер, что у ее подруги налицо явные симптомы брюшного тифа, те самые, которые Мария Саадаева аккуратно записывала в тетрадочку под номерами.

Картину «Девушка снимает чулок» Софи положила в ячейку камеры хранения на Белорусском вокзале. Потом позвонила Астрид по мобильному.

– Если хочешь получить картину назад, помоги мне спасти Ай.

Сперва Астрид хотела обратиться в милицию… Но потом вдруг испугалась.

Испугалась глубинного, не формального расследования, которое смогло бы высветить кое-что из ее личной жизни.

Да и потом, это как-то нехорошо. Одна женщина обворовала другую – из-за женщины… И все три – из Западной Европы, да все это в Москве! Нет, не все три, одна из них чеченка. Но зато какой скандал! Генерального представителя Си-би-эн-ньюс в России обворовали на любовной почве! И украли у нее объект фетишистского вожделения! Это скандал… На этом можно поломать себе карьеру. Что скажет толстый Джон Вулворд? Этот американец! Они там помешаны на культе добропорядочности и разнополой семьи…

Астрид подумала и решила не звонить в милицию. Чем она может помочь Софи-Катрин? Чем? А та – хороша! Какая у девочек любовь! Друг дружку лезут выручать…

Астрид решила, что может пригрозить Бароеву оглаской по телеканалу «Уорлд Ньюс». Держит племянницу в заложниках!

Нет – не годится… Это слабо…

Можно поторговаться с ним. Пригрозить, что она пустит в эфир фильм о московской диаспоре чеченцев, об их грязной роли в криминальном бизнесе… И подробно о семье Бароевых. Может, и удастся сторговаться – она ничего не делает, он отпускает племянницу, а Софи-Катрин отдает ей картину. Всего и дел! Самое-то главное, что ей и взаправду ничего не надо делать – только предложить мену…

Равноценную.

Договорились встретиться с Бароевым на нейтральной территории. В нижнем баре Международного торгового центра. Хотя, ходили слухи, что это тоже территория семьи Бароевых. Но в такой паранойе можно дойти до абсурда. И свою квартиру на Чистых прудах тоже начать полагать нечистой. Раньше, в СССР, боялись КГБ, теперь в капиталистической России боятся мафии… Интеллигенция всегда чего-то боится. Особенно западная.

Астрид еще застала, как они маленькими школьницами в Вене ходили на демонстрации, сегодня на антиамериканскую – «долой "першинги" из Европы!», а завтра – на антисоветскую – «долой русские ракеты СС-20!»…

Бароев был точен.

Холодно кивнул ей, зырком глаз на почтительное расстояние отогнал телохранителей, присел, не сняв своей каракулевой шапки…

– Я хочу выразить вам свою озабоченность по поводу моей бывшей сотрудницы, – начала Астрид.

– С Айсет все в порядке, – как отрезал, сказал Бароев, – она дома среди родных.

– Дело в том, что озаботиться может все западное общество, – мягко и вкрадчиво возразила Астрид. – У нас с вами разные представления о свободе, и домашний арест, принудительное заточение Айсет, на Западе будет зачтено не в пользу вашему имиджу, вы понимаете?

Бароев молчал, угрюмо глядя ей в лицо. Астрид занервничала.

– Поймите, была бы Айсет простой чеченской девушкой, тогда ладно, но она училась в Европе, имеет много друзей в свободном мире, и наконец – она работала на американском телеканале, а американская общественность не останется безучастной, когда дело касается личной свободы, будет скандал…

Бароев неожиданно заговорил на восточный манер:

– Зачем такие нехорошие слова, уважаемая? Скандал, имидж, заточение… Айсет важную работу делала. Уже все сделала, совсем немножко осталось…

– И как скоро мы сможем ее увидеть?

– Увидеть? Дня через три, я так думаю.

Бароев широко улыбнулся, и вот тут-то Астрид сделалось по-настоящему страшно.

Глава 17

…Я мог позвать, рукою шевельнуть.

Но тень моя могла ль тебя вернуть?

Хотел, чтоб ты ушла, чтоб не ушла.

Но мысль дойти до слуха не могла.

Я сделал знак – вернуть тебя с пути.

Ушла? А почему бы не уйти?

В гостиной дома Саадаевых на столе горела керосиновая лампа. За столом на том же самом месте, как тогда, в сорок втором, сидел Евгений Горелов, теперь капитан войск НКВД. Только табурет напротив него был пуст. Весь дом был пуст.

За окном орали недоенные коровы, скулил недострелянный пес. Слышны были голоса солдат, занимавших пустые дома для постоя. Теперь им надо было, предотвратив случаи возможного мародерства, в том числе собственного, дождаться русских переселенцев.

Горелов чувствовал себя дураком. Дураком, потому что не смог убедить Машу. Ведь прекрасно видел, в каком она была состоянии. В таком состоянии человек может броситься с гранатой под танк или закрыть телом амбразуру дота. Надо было отвлечь ее, успокоить, а потом уже объяснять, доказывать, запугивать.

Как ее можно было успокоить? Да так, как мужчины веками успокаивали женщин. Она же сама упала в постель. Надо было только… Дурак! Дважды Дурак Советского Союза капитан Горелов!

Евгений вдруг отчетливо представил Машино белое тело, и у него даже скулы свело от досады. Чуть не упала керосиновая лампа, задетая высокой командирской шапкой. Горелов в сердцах швырнул ее в угол и с новым приступом боли увидел, что шапка упала на ту самую лежанку, на которой ждала его Маша.

А если это была обычная женская игра? От него ждали решительных мужских действий? Тогда он – не только дурак, но и предатель. Он отдал любимую женщину Системе, и та спокойно ее скушала, как скушала уже тысячи и тысячи и еще столько скушает при таких аппетитах, дай Бог ей здоровья.

Все складывалось так прекрасно. В сорок втором ему дико повезло. Выполняя одно, в общем-то, рядовое задание командования в горах, он уничтожил группу немецких диверсантов, так сказать, походя. В горы он уходил зеленым лейтенантиком, а спускался с гор героем, блестящим офицером, перспективным оперативником. К тому же возвращался он по уши влюбленным.

Тогда ему казалось, что он просто влюблен в жизнь, во всех молодых и симпатичных женщин. Например, в радистку отряда Ксюшу Лычко. Но прошло какое-то время, и Евгений Горелов понял, что влюблен он только в Машу Саадаеву, только в нее одну.

Он получал очередные звания, награды, надежно и аккуратно выполнял свою работу, но уже чувствовал, что все непременно скатится назад, даже еще ниже, на самое дно. Вся его рабочая суета только отдаляла неотвратимый конец всего – карьеры, благополучия… О чем там еще мечталось в той жизни?