Татьяна Устинова - Закон обратного волшебства

Он несколько секунд колебался — плюхнуться обратно в кресло или вылезти из-за стола — и предпочел вылезти. Анфиса следила за ним глазами.

— Куришь, нет?

Она отрицательно покачала головой. Илья достал сигарету, прикурил и посмотрел на нее сверху и сбоку.

— Слушай, — вдруг удивился он, — а я ж тебя видел!

Она повернулась, склонила голову к плечу и подняла подбородок, ну ни дать ни взять принцесса Уэльская на приеме! Королева Непала, блин!..

— Ну, конечно, видел, — сказала она спокойно, — или ты вправду ненормальный? Хотя… вроде не похоже. Мы встретились в аптеке. Ты был раненый командир, а я полевая медсестра.

— Да я тебя еще раньше видел, — сказал он с удовольствием, — ну конечно, а я все думаю где!.. На остановке. Ты из машины выбралась и зачем-то в троллейбус ломанулась. Ты зачем из машины в троллейбус ломанулась?

Анфиса помолчала, разглядывая его, а потом сказала:

— Это не имеет значения. Я тебе потом расскажу. У меня — своя игра. Ты мне лучше скажи, что у тебя случилось.

— У-у, — промычал он, прикуривая, — у меня жуть что случилось. Тебе не понять, радость моя. Вали в свою аптеку, спасибо, что зашла.

Анфиса, поднялась со стула, переступила через бумажную гору, одернула узкий пиджачок и подошла к сэру Квентину.

— Значит, так, — сказала она и помахала рукой, разгоняя дым. — На работу я уже все равно опоздала, и полную смену мне не зачтут. Давай быстро расскажи мне, в чем дело, и мы попытаемся разобраться.

— Мы?! — переспросил сэр Квентин, поразивший два десятка сарацинов в первом крестовом походе. — Мы попытаемся разобраться?

— Мы, — хладнокровно подтвердила Анфиса, — именно мы. Ты меня для чего нанимал? Для того, чтобы я разобралась, кто тебя травит. Если тебя сначала травили, а потом убили твоего зама, значит, дела совсем плохи. Так я понимаю или не так?

— Я так понимаю, — сказал он с ударением на слове "я", — что мне Игорек три часа дал, чтобы я дела в порядок привел. А ты мне мешаешь.

Анфиса помолчала. Внизу, за мутным стеклом, виднелись крыши фур, похожие сверху на цветную пастилу — длинные ровные палочки. И «мерин» стоял как-то поперек.

Нелогично.

— Два вопроса, — проговорила она сухо. — Кто такой Игорек? И почему три часа? Вначале было пять!

Илья Решетников опять засмеялся.

— Молодец, — похвалил он от души, — просекаешь!

— Что… я делаю?

— Ну, — он помахал сигаретой, — ну, схватываешь на лету, значит.

— Так сколько часов? Три или пять?

Он отвел опять глаза и потер бритую голову рукой с зажатой сигаретой.

— Три. Наверно, три. А Игорек Никоненко — мой дружок, мент. Он майором на Петровке. Знаешь, да? Лучше у Петрова на Майорке, чем у майора на Петровке. Ну, он майор, значит. Опер. Мы в Сафонове в одну школу… того… ходили.

— И что этот майор?

— Ну, он следом приехал, за этими, которые районные. Он приехал, и… не стал меня сразу сажать. Если меня сразу посадить, так это… контору закрывать надо. Прямо с ходу. Замок амбарный вешать. А он не стал. Говорю же, в школу вместе ходили! Он говорит — дела доделай, и я за тобой вечером приеду. А ты мне мешаешь! Иди уже, а?

Он докурил, рванул раму — она не открылась, — распахнул форточку и кинул наружу бычок.

— А ты что ему сказал, этому самому Игорьку?

— А что я? Сказал — спасибо тебе, браток! Вот теперь мне надо бабки подбить и… в СИЗО.

— Чего ты там не видел?

— Где?

— В СИЗО.

Он начал сердиться, но Анфиса не сдавалась:

— Зачем тебе надо в СИЗО? Или ты убил? Кого ты убил? Зама?

Илья Решетников кивнул быстро и виновато:

— Диму Ершова.

— Так ты его все-таки убил?

Он с размаху сел на стул, с которого Анфиса скинула бумаги. Сел и поставил ботинки на чистые листы. И взялся за голову.

— Я не помню! — сказал он и кулаками постучал себя по бритой башке. — Я не помню!! Мне… плохо стало, я очнулся, а рядом Димка. Мертвый уже, понимаешь? Зарезанный. А я не помню! Ну ничего не помню!

Анфиса, поглядывая на него, стала ходить по комнате, от окна до стены. Руки она сложила на груди и теперь держала себя за локотки.

— То есть ты хочешь сказать, что это ты его зарезал и не помнишь. А где ты его зарезал?

— В машине!!! В машине, черт побери!

— Как ты туда попал?

— Я сверху увидел, что по территории кто-то… шастает, короче! Я вниз, а там темно, за фурами. И никого нет вроде. Я думал, показалось мне. Я туда-сюда, подогнал машину и больше ничего не помню. Меня в чувство… вохровец привел. И он ментов вызвал. Утро уж было.

— А синяк у тебя на голове откуда?

Он перестал раскачиваться на стуле и поднял на нее глаза.

— Где?

— Вот. — Она легонько дотронулась до его макушки. — Синяк. Вчера у тебя его не было.

Он тоже потрогал свою макушку. Ощущение было такое, словно он дотрагивается до затекшей руки или ноги — странный холод и мурашки по телу. Он еще потрогал, а потом сказал неохотно:

— Откуда я знаю! Ну, может, стукнулся обо что-то!

— А когда ты в машину садился, головой бился обо что-то или нет?

— Да что я, дурак, что ли, головой биться?!

— Ты это… точно помнишь?

— Помню, блин!

— Значит, что головой не стукался, ты помнишь, а что убивал, не помнишь?

— Не помню, блин!

Анфиса остановилась у него за спиной и расцепила руки.

— А огнетушитель откуда?

Он задрал голову и посмотрел на нее, как на душевнобольную:

— Ты че? Сдурела, да?

— Огнетушитель, — совершенно хладнокровно продолжала Анфиса. — Нет, ну до СИЗО у тебя еще куча времени! Может, потратим его с пользой?

Он моргнул.

— А?

— Огнетушитель стоит в темном углу, у тебя в подъезде, а ты говоришь "А"! Почему он там стоит? У него там место?

— Огнетушитель?

— Господи, — от души сказала Анфиса, — ну какой ты тупой!

— Я не тупой. Огнетушитель я снял, когда на улицу выскочил. Ну когда увидел, что по двору кто-то шастает! Я выскочил, в руках у меня не было ничего. Ну, я и снял со стены огнетушитель-то!

— А потом зарезал зама, — подсказала Анфиса.

Бывший сэр Квентин и будущий узник воли промолчал.

— А потом кто-то из вас, то ли твой зарезанный зам, то ли ты сам в сомнамбулическом состоянии, встал и отнес огнетушитель в подъезд. Правильно я понимаю?

За серым стеклом пошел серый дождь, и в комнате потемнело, и стало как-то так маятно, как будто дождь этот шел всегда, и будет идти всегда, и никогда не кончится, а если и кончится, то вместе с ним кончится жизнь, такая же серая и маятная, как этот дождь. И хорошего больше ничего и никогда не будет.

Весна. Пора любви.

Илья молчал, и Анфиса продолжала, стремясь отделаться от мыслей о весне и дожде, начавшемся так некстати: