Валентина Мельникова - Камень любви

— Я, говорю, чай пить будете? — повторила Людмила и добавила: — Вам сейчас непременно нужно согреться!

Она вполне дружелюбно улыбнулась, но Татьяна внутренне напряглась. Почему-то ей показалось, что Людмила уже знает о случившемся: и о смерти Федора, и о передряге, в которую она попала. Но тут же одернула себя. Откуда ей знать? И поэтому ответила как ни в чем не бывало:

— Буду!

И огляделась в поисках свободной посуды. Девчонки уже потянулись к чайнику, расхватав все кружки и даже стеклянные баночки, в которых прежде стояли букетики полевых цветов. Ольга Львовна заметила ее растерянность и протянула свою кружку.

— Возьми! Я уже напилась! — И вздохнула: — Сегодня, наверно, ужина не дождемся. Вряд ли успеют его приготовить. Пока огонь в кухне разведут, пока сварят. Часа два-три пройдет. А мои припасы закончились…

— Ольга Львовна, — с укоризной произнесла Людмила, наливая чай Татьяне, — не беспокойтесь. Без ужина не останемся. Лучше поздно, чем никогда! И ваши припасы тоже восстановим.

— Да какие там припасы? — Ольга Львовна улыбнулась. — Я за вас переживаю. Промокли, замерзли, проголодались… Ночь длинной покажется. И для ночлега особых условий нет. А припасы… Припасы в экспедиции общие. По тумбочкам разве крыса какая прячет. Так крысы у нас не приживаются.

— Ничего, сейчас несколько коробок разломаем, подстелим, прижмемся друг к дружке, согреемся, — бодро заявила Людмила. — Правда, девочки?

У девчонок мигом заблестели глаза. Они оживились и вразнобой затараторили, перебивая друг друга:

— Конечно, переночуем!

— Сейчас рано светает, а утром солнце взойдет, и согреемся!

— А у меня сухарики есть…

— А у меня банка тушенки…

— А у меня…

Татьяна тоже влилась в дружный хор голосов:

— Можно лапшу заварить, у меня в запасе несколько пакетиков. На всякий случай прихватила. Добавим в лапшу тушенку, и получится отменный супчик.

— Отлично! — Людмила даже хлопнула в ладоши. — Браво, Татьяна!

Девчонки мигом изобразили бурные аплодисменты.

— Главное, не надо бежать в лагерь за продуктами, — подытожила Татьяна и засучила рукава. — Давайте выложим на стол все, что у нас есть съедобного…

У Ольги Львовны нашлась старая алюминиевая кастрюля, и работа закипела. Подложив под локоть подушку, камеральщица наблюдала за суетой вокруг стола. Лицо у нее осунулось, видно, спина давала о себе знать или утомила непривычная суета, а может, всему виной было плохое освещение?

Сердце у Татьяны сжалось. Ей ли не знать, как это печально — ощущать себя больной и никому не нужной?

— Ольга Львовна, — она приветливо улыбнулась и предложила: — Расскажите, что-нибудь. Так и время быстрее пойдет!

— Да что рассказывать? — вздохнула камеральщица. — Из рассказов суп не сваришь, но время и вправду убить можно. — И вдруг улыбнулась. — Смотрю сейчас на вас и вспоминаю, как в молодости ездила в археологическую разведку. Где только не побывала: и в Туве, и на Алтае, и в Бурятии, и здесь, в Минусинской котловине. Приедем, бывало, в деревню, и первая задача — обойти окрестности, расспросить старожилов, есть ли поблизости курганы, писаницы, места обрядов. Самое занятное, оказывается, — с людьми общаться, особенно со стариками. Мы поначалу стеснялись, а потом поняли, что старики самые благодарные рассказчики. Их только зацепи! Вот как меня, например.

Она притворно сердито глянула на Татьяну.

— Кое-кто вовремя задел эту струну, она и запела!

Ольга Львовна взбила подушку под локтем, устраиваясь удобнее, и продолжала уже с большей охотой, заметив, что девушки, хотя и заняты готовкой, но слушают ее с интересом.

— С молодежью скучно было — им наши вопросы в диковинку, местную историю не знали, да и мало интересовались, наверно. Чаще на танцы нас приглашали или на мотоцикле прокатиться! Иногда очень настойчиво! Так что к молодым мы старались не лезть с расспросами. А старики на разговор шли с удовольствием. Каких только историй не рассказывали. Кряхтят, бывало, еле ноги таскают, но, если есть, что показать, обязательно покажут, проводят или дорогу так объяснят, что захочешь заблудиться — не заблудишься. А это немаловажно. Мы ведь с рюкзаками, нивелирами, рейками по тем местам бродили. В одной руке — блокнот, в другой — планшет с картой, на спине — рюкзак, в кармане — непременно удостоверение Государственной археологической экспедиции. Без документа никак нельзя. Находились бдительные граждане, просили предъявить… Но везде встречали нас уважительно. Понятно, что люди не просто по горам и долам бродят, а серьезным делом занимаются — наукой. Бабули охали, головами качали, когда узнавали, что мы в палатках живем. Холодно, мол, ночью, комары, дожди… Зайдешь в деревеньку, а тебе и ночлег предложат, и баньку затопят, а уж накормить — вообще святое дело.

— Сейчас и накормить — не накормят, и в дом не пустят, — скривилась Людмила. — Законы рынка: хочешь есть — плати, а ночевать — так вон за околицей пустырь, ставь палатки — и живи! И ничего, что на пустыре помойка, и стаи бродячих псов за кусок порвут. А ночью местные кавалеры, в дымину пьяные или обкуренные, покоя не дают…

— И раньше пьянства хватало, — улыбнулась Ольга Львовна. — Единственно, наркоманов не было, и участкового как огня боялись. В магазинах, правда, шаром покати. На полках трехлитровые банки с зелеными помидорами да с березовым соком. А в любом деревенском доме на столе все, чего душа пожелает: пироги, сало, мясо копченое, а уж про картошку, особенно, молодую, огурчики малосольные, помидоры, грибы, варенье и поминать не стоит! Весь слюной изойдешь! Яйца, молоко парное, варенец, масло, сметана… Это, как полагается, у каждой хозяйки в закромах. Накормят, и с собой котомку соберут… Помню, принесли мы в лагерь туесок яиц, пару ковриг хлеба, картошки молодой да огурцов, а еще трехлитровую бутыль браги нам одна бабуля всучила. Мы с подругой не знали, что это такое. Думали квас такой, сладенький… Начальник экспедиции нас отругал, дескать, побирушки вы этакие. Мы до слез обиделись. Какие мы побирушки? Люди от чистого сердца давали. Мы и отказывались, и объяснили, что до лагеря далеко, не унесем. Так одна из бабуль велела своему деду лошаденку запрячь, тот нас до места и добросил.

Ольга Львовна вновь вздохнула.

— Хорошие люди были, чистые, светлые. «Консервы, — спрашивают, — едите? Борщи из банки? А у меня вон капуста на грядке, и морковка, и лучок зеленый». Помню, одна бабуля нам сноп щавеля нарвала, а другая неделю по ведру парного молока в лагерь приносила, пока мы возле той деревни стояли. А деньги предложишь — засмущаются, отнекиваться начинают. «Не по-божески!» — говорят. И это в те времена, когда по-божески жить не полагалось. Сейчас вот все разрешено, вон даже президент в храме молится, а бесовство да кощунство махровым цветком распустились. Но не будем о печальном! — Ольга Львовна улыбнулась. — Нас начальник «продотрядом» прозвал, а после того, как нашей бражки отведал, смилостивился, и уже не ругал за деревенские подарки. Только умолял не усердствовать… Правда, он нас особо никогда не бранил, может, потому, что мы лучше и быстрее других нужные сведения добывали.