Георгий Ланской - Оглянись на пороге

Дима явно пытался разыскать ее, щурился, вглядываясь в лица публики, но ничего не видел за светом прожекторов и тяжелым дымом. Она привстала и помахала ему рукой, увидев, как сразу разгладилось его лицо.

Под занавес, когда группа уже поклонилась и нерешительно замерла у края сцены, Дима вдруг вышел вперед и громко сказал в микрофон:

— А сейчас премьера. Эту песню я посвятил женщине, которая стала мне очень дорога.

Упыри и ведьмы одобрительно загудели.

Ирина ощутила, как ее кожу вдруг словно ожгло огнем. Она притихла и уставилась на сцену, где он, под гитару, один, затянул балладу, уводя звуками тембра куда-то под потолок, утыканный пластиковыми светящимися тыквами.

…Разлилось Волчье озеро,

Манит к себе глубинами.

Пойду я поздним вечером

На это место гиблое…

Услышав эти слова, Ирина застыла, чувствуя, как в спине, покореженной много лет назад, шевельнулась застарелая боль, впиваясь цепкими щупальцами в позвоночник, царапая и скручивая проволокой. Она задышала, чувствуя, как из глаз брызнули слезы.

Черт побери… Как он угадал? Как?

Конечно, это было совпадение, да и озеро в его интерпретации было не Лебединым, а Волчьим, что уж очень совпадало с его фамилией, но в ее голове замелькали картинки декорации заснеженного пруда, трепещущей Одетты и принца Зигфрида, бьющегося в смертельной схватке с колдуном Ротбартом. И в умирающем принце Ирина вдруг узнала Димку, нелепо вытянувшегося на снегу, где расползалась багровая лужа.

Ей показалось, что на ней белая, забрызганная кровью пачка и даже руки вымазаны вязкой красной мокротой. Несыгранная роль вдруг навалилась, словно стена, да так, что Ирину едва не вытошнило прямо на пол. Слова баллады, исполняемой этим «песочным» голосом, и в самом деле были простенькими, но нельзя же требовать от песни какой-то стихотворной глубины? Но даже этот текст, который вряд ли по большому счету тянул на стихи, казался жутковатым и почему-то пророческим, с холодными отголосками грядущей беды.

…Тону я в Волчьем озере,

И некому спасти.

За все, что мы не прожили,

Заранее прости….

Эти слова показались пророческими. Но она, как только Дима закончил петь, нашла в себе силы улыбнуться и даже помахала, когда, поклонившись, он вытянул руку к ней. Зрители оборачивались, пытаясь разглядеть в темноте ту, которой была посвящена эта песня.

Когда он пришел к столику, Ирина уже успокоилась. Она не хотела ничего слышать, мечтая забиться в свою нору: тихую, уютную, без мечущихся по углам упырей, пьяно хохочущих и тискающих ряженых девчонок.

— Пойдем? — бодро предложил Дима. — Или тут еще побудем?

— Пойдем, пожалуй, — слабо улыбнулась она и показала пальцами на динамики. — Очень громко!

Пара медленно двинулась по коридору. Подгулявшие приведения в размазанном гриме ободряюще хлопали Диму по плечу, и ему, без всякого сомнения, нравилось внимание первой настоящей публики. Интерес, надо признать, не слишком явный. Народу в коридоре было немного, да и узнавали далеко не все. Она, шагая рядом, чувствовала себя несколько неловко, но мужественно улыбалась, подобрав платье, чтобы не мести шлейфом мусор.

Улыбка с ее лица сползла почти у выхода в вестибюль. Там, по-кавалеристски раздвинув ноги, стояла обряженная в черный балахон Вера.

Наверное, она хотела сказать что-то иное, но когда увидела Ирину, ее рот повело в сторону. Вера вдруг задрала один рукав до самого локтя, во второй руке блеснул нож.

— Дима, это все для тебя! — крикнула она и полоснула по матово-белой коже, из которой вниз почти сразу заструилась густая, вишнево-черная кровь.

Наверное, если б имелась возможность прокрутить назад ржавую шестеренку Хроноса, она все сделала бы по-другому, без нарочитого, ненужного пафоса и этих жертв, никому, по сути, ненужных. И, что куда обиднее, совершенно неэффективных.

Если б еще соображать в тот момент…

Вера, сгорбившись, сидела в кабинете врача, баюкала забинтованную руку и на доктора поглядывала с плохо скрываемым раздражением. Тот, заполнявший ее карточку, был совершенно неинтересным: лысым, со смешными эльфийскими ушами, заостренными сверху, мешками под глазами и волосатыми руками. Под халатом был виден толстый свитер ручной вязки, достаточно старый и немодный, но, очевидно, очень теплый. В кабинете было прохладно, по ногам пробегал сквозняк, и Вера отчаянно тряслась — то ли от холода, то ли от нервов.

— Ну, уважаемая, — брезгливо спросил доктор, — и для чего вы это сделали?

— Сделала — что?

Доктор ткнул шариковой ручкой в бинт.

— Вот это. Несчастная любовь? Или по пьяни?

— Что вы себе позволяете? — возмутилась Вера. — Я что, похожа на неврастеничку, готовую резать вены ради мужиков?

— А ради чего вы это сделали?

— Ничего я не делала, — с отвращением произнесла она. — Ужинала, меня толкнули, нож соскользнул. Случайность.

— Да-да, — согласно закивал врач. — Причем неудачно так: три раза по венам. И главное — ровненько так, параллельно. А когда перевязывали, вы брыкались, даже кусались. Это тоже, наверное, случайность?

— Вы лично видели? — съязвила она.

— Свидетели рассказали.

— И где они сейчас, эти свидетели? — поинтересовалась Вера сладким голосом. Врач посуровел.

— Милая, мне тут с вами в бирюльки играть некогда. Вижу, вы в себя уже пришли? Тогда сейчас отказ от госпитализации подпишете — и домой, баиньки. А будете хамить, я быстро бригаду вызову, и поедете среди ночи в дурку.

— С чего бы?

— С того. Самоубийц на учет ставят, шоб вы знали.

Учитывая, что написано в ее истории болезни, эта новость у Веры энтузиазма не вызвала. Да и на работе непременно узнают, и тогда засмеют, как пить дать.

— Не стоит беспокоиться, — процедила она сквозь зубы. — Давайте ваши бумаги, подпишу и пойду домой.

Нацарапав размашистую подпись, Вера пошла к дверям. Напоследок обернулась, чтобы сказать усталому доктору что-нибудь гадкое, но, наткнувшись на презрительную снисходительность в его глазах, закрыла рот и тихо выскользнула за дверь.

Ей не пришла в голову мысль вызвать такси, хотя тащиться ночью домой пешком было не слишком разумно, но в тот момент Вера не боялась ни бандитов, ни ночных хулиганов. Напротив, хотелось вдохнуть свежего морозного воздуха и привести в порядок спутанные мысли.

Боже, боже, какая была игра! И как бездарно проиграно!

Самым поразительным оказалось, что сейчас, на ледяном ветру, продувавшем ее непокрытую голову насквозь, она осознала, что все это мнимое любовное увлечение было самым настоящим бредом, выдумкой, фантомом, накрученным в ее несчастной голове.