Наталия Ломовская - Сестра моя Боль

– Куда! Куда! – надрывалась голова, как курица, снесшая яйцо. – Сядь на место! Да чего ж я ору-то… Уши все равно при мне. Слушайте, сделайте милость, помогите мне.

Преодолевая отвращение, Руслан приблизился, взял тело за локоть и помог ему сесть обратно в кресло. К его удивлению, это оказалось вовсе не неприятно – тело было теплое и вообще не ощущалось мертвым.

– Спасибо, – искренне сказала голова. – Рефлексы, понимаете, остались. А теперь возьмите документ.

Руслан взял бумагу, просмотрел, но ничего не понял – она была составлена на совершенно непонятном языке. Но у него сложилось впечатление, что именно на этом языке полковник читал заклинания, провожая его.

– А теперь…

– Ступайте, ступайте, – прикрикнула голова. – Не видите, я занят?

И что же ему теперь делать?

Решение пришло немедленно и само собой.

Он вернулся к кулеру, снова взял стаканчик, налил воды из красного крана и выпил залпом, чтобы не дать себе времени задуматься.

Вода была вовсе не горячей – наоборот, прохладной, чуть сладковатой.

Потом у него подкосились ноги, подступило головокружение, и он упал на колени, уткнулся лбом в пол, преодолевая приступ дурноты.

А когда поднял голову – вокруг уже все было другое.

Глава 11

Был холм, покрытый серебряным ковылем. Жаркий день, солнце в зените. С холма змеилась тропинка, и как раз к дому. Странно было смотреть на одинокий домик на границе леса, как будто в сказке это или во сне.

«Ах да. Не в сказке. Не во сне. Просто умер я. Мертвая вода из офисного кулера. Как глупо…»

Вперед в невысокой траве мелькнул полосатый хвост. Глашка бежала по тропинке к избе. Бежала так деловито и уверенно, словно каждый вечер мышковала там на сеновале и получала по утрам плошку парного молока в благодарность за службу. Домишко был неказистый, покосившийся, крылечко подгнило, но в послеповатых оконцах блестели чистые стекла, огород был вскопан и поделен на грядки, а из трубы шел дымок. И вряд ли там Баба-яга, у той, помнится, избушка на курьих ногах стоит.

– Иду-иду, – отозвались в избе, когда Руслан постучал в окошко. Дребезжащий, старушечий голос. – Ахти, и бадик-то не найду…

И что он сейчас скажет? Простите, бабуля, я тут заблудился в лабиринте? Ищу ведьму? И свою сестру? Да – и они могут быть две в одном? Невероятно…

Бабка была под стать своей избенке – крошечная, сухенькая, пополам согнутая старостью. Белый платок повязан низко, из-под него блестят глаза – не мутные, старческие, а бойкие, разумные. Она опиралась на тяжелую суковатую палку, и как только двигать-то ее может, такая немощная? У Руслана вдруг что-то сжалось в груди – он вспомнил собственную бабушку, когда та еще была жива, бодра, деятельна, когда инсульт еще не превратил в скулящего от страха зверька. И на этой бабуське был такой же ситцевый халат, великоватый для нее, голубой в белую ромашку, новый и, судя по виду, еще даже ни разу не стиранный. Халат Руслана успокоил – кто-то ведь подарил его ей, привез с городского базара…

Какой город? Какой базар? Да тут на сотни километров вокруг ни души!

Ни души! Загробный же мир!

Хозяйка меж тем совершенно не удивилась неожиданному визиту.

– Проходи, милок, проходи, в избу, не стой на пороге, – пригласила она приветливо.

Руслан ступил на крыльцо, и тут подгнившая ступенька хрустнула и мягко подалась под ногой.

– У вас крыльцо сломалось, – неизвестно зачем сказал Руслан.

– Сломалось, да. А починить некому.

– Давайте я починю, – вызвался Руслан.

– Да ты сумеешь ли?

– Сумею.

– Ну дак инструменты возьми. И дощечка у меня припасена. Вон там, в мазанке за огородом. Сходишь сам?

– Схожу.

– Овечки там у меня еще. Ты их не пугайся, овечек-то. Они смирные. – И вдруг лихо подмигнула Руслану.

«Овечки, – думал он, шагая по заросшей кислицей тропинке к сараю. – Вот оно что – овечки». А ведь рассказывала ему бабушка сказку о мальчике по имени Покати Горошек. Горошку надо было на тот свет зачем-то. И вот он пошел в сарай, где было две овцы. Надо было выбрать одну, закрыв глаза. Черная отвезла бы его в ад. Белая – в рай. Развилка лабиринта.

Руслан миновал огород, посмотрел на грядки. Поймал себя на мысли, что не может сообразить, какое тут время года, – капустные кочаны были круглые, развалистые, как невесты в кринолинах, такое вроде бы в сентябре наблюдается? И в то же время в малиннике алели ягодки – лето? И блаженно-сладко пахла цветущая черемуха – весна?

В мазанке нашелся плотницкий ящик и доски стояли, прислоненные к стене. Пахло разогретой солнцем глиной, свежей стружкой, сеном, шерстью, навозом. За невысокой перегородкой возилось, переступало, вздыхало.

Руслан заглянул в пахнущую сеном, шерстью, навозом тьму. Там возилось, переступало – там явно кто-то был.

Да, как и следовало ожидать, в хлеву милой старушки стояли две овечки – черная и белая. Вот к чему подмигивала хозяйка. Белая жевала сено у кормушки, смешно дергала хвостом. Черная стояла рядом, смотрела на Руслана как бы вопросительно. Вообще-то, если уж вдаваться в детали, это был баран.

Руслан протянул левую руку – правая была занята плотницким ящиком. Крепко, до цветных шаров и спиралей перед глазами, он зажмурился и нащупал растопыренными пальцами мягкую шерсть. Земля разверзлась у него под ногами. На секунду только он ощутил невесомость, как в ухнувшем вниз лифте, и все, готово – не бабкин хлев перед ним, а черные скалы, между которыми, лепеча, бежит ручей. Вот только вода в нем черна и пахнет раскаленным металлом, небо черное, а скалы плюются огнем. Сомнений нет. Он в аду. В геенне огненной.

Черный баран, издевательски блея, отбежал от Руслана в сторону, немедленно отыскал какие-то бесцветные былинки в расщелинах и принялся жадно жевать, точно не игнорировал секундой раньше полную кормушку зерна.

– Ну и ладно, – сказал ему Руслан. – Жди тут. Мне нужно идти дальше. Мне нужно искать…

В аду. Ну да, а где же ей еще быть? Она должна хотеть вернуться сюда. Ведь тут ее настоящий дом. Ее, с позволения сказать, родина. Ее папаша. Дьявол.

«Вот интересно, как он выглядит, – подумал вдруг весело Руслан. – Помнится, разные источники утверждают разное, от хрестоматийного «ликом черен и прекрасен» до весьма вольных голливудских трактовок. Вот и поглядим».

Идти было тяжело. Он еле переставлял ноги, но двигался очень быстро, словно земное притяжение с каждой секундой становилось слабее, отпускало. Даже плотницкий ящик, который Руслан тащил с собой, стал вдруг намного легче. Руслан двигался все быстрее, словно его подталкивала в спину огромная горячая рука. По сторонам не смотрел, по сторонам тут оглядываться не стоило. Скалы эти были не просто скалы – оказывается, они спрессованы из людей, из их искореженных, расплавленных тел. Бесчисленные тела, иногда голые, иногда прикрытые ветошью, вплетались в кромешную тьму леденящим душу узором, образуя орнамент муки – чудовищный и беспощадный к грешникам. Рука душителя с далеко отстоящим большим пальцем, раздутая багровая шея вора в обрывках галстука, вставные и все же окровавленные челюсти генерала, когда-то пославшего своих солдат на верную смерть, похотливый зрачок старого растлителя… Вдруг глаз моргнул, и Руслану окончательно расхотелось изучать достопримечательности. Ему вполне хватало и звукоряда – скалы стонали, хрипели, скрипели. Воздух стал густым и раскаленным. Вдруг он почувствовал, что теряет над собой контроль. Хотелось закричать. Хотелось потерять остаток рассудка. Хотелось стать частью искаженной страданиями тысячеликой, тысячеглазой толпы. Он почти забыл свое имя и о себе вспоминал только самые плохие, самые унизительные и отвратительные вещи. Он уже забыл, куда идет и зачем, и помнил только одно – надо все время двигаться вперед.