Ирина Мельникова - Формула одиночества

– Тише, тише, – прошептал он и снова закрыл ее рот поцелуем. А когда оторвался, ласково провел рукой по ее влажному телу. – И не вздумай сказать, что я этого не хотел.

– Теперь не скажу, – засмеялась она и поцеловала его в плечо. – Ты постарался на славу!

– Я рад, что тебе понравилось. – Он откинулся на спину и привлек ее к себе. – Почему ты сопротивлялась? Ведь я чувствовал, что ты любишь меня...

– Любишь? – Она резко села и потянулась к тельняшке. – Не бросайся словами. Нельзя полюбить человека так быстро...

– Быстро? – Он вырвал из ее рук тельняшку и, скомкав, закинул в глубь сеновала. – Я ведь полюбил... Хочешь верь, хочешь не верь, но с первого взгляда. И я точно знаю, ты тоже любишь меня, правда, сама этого не понимаешь, или просто-напросто врешь. Только не знаю, зачем это надо? Мы ведь взрослые люди. И, кстати, свободные, если ты меня опять же не обманула.

– Я никогда не обманываю, – сказала она сердито. – Я просто не думаю, что люблю тебя.

– Не думаешь? – поразился Арсен.

– Я знаю , что люблю тебя! – засмеялась она и легла на спину, закинув руки за голову. – А еще я знаю, что поступаю как распоследняя дура, но ничего не могу с собой поделать.

– Послушай совет старого хулигана: ничего не нужно делать! И сомневаться тоже не надо! Правда, жить с тобой будет сложно, но и без тебя – невозможно! – Арсен склонился над Мариной и ласково провел ладонью по ее щеке. – Не хотел говорить, но я вспомнил, где видел тебя.

– Видел? – изумилась она. – Этого не может быть. Я в любом случае запомнила бы тебя...

– Это еще раз подтверждает, насколько я неотразим! – Арсен усмехнулся. – Но здесь другое! – Он потянулся к куртке, достал пачку сигарет и с досадой отбросил ее. – Черт! Курить нельзя! Лавр сказал, что порвет меня, как портянку, если я закурю на сеновале.

– Прости, а кто он, этот Лавр? И как мы здесь оказались?

– Ты мастерски уводишь меня от основной темы.

Арсен внимательно посмотрел на нее. Марина уже различала его черты, значит, наступил рассвет, и они скоро расстанутся...

Она судорожно перевела дыхание. Неужели навсегда?

Но Арсен, словно не заметив ее волнения, продолжал как ни в чем не бывало:

– Лавр, другими словами отец Лаврентий, до войны был батюшкой в одном небольшом храме под Гудаутой. А когда начался конфликт с грузинами, церковь сгорела при обстреле, и он, как был в рясе, отправился на фронт. Он благословлял бойцов перед боем, отпевал православных погибших, а когда мы попали в задницу под Шромами – это село такое в шести километрах от Сухума, Лавр вытащил меня, раненого, из-под обстрела.

– Ты был ранен? Серьезно?

– Да не так, чтобы очень, но двигаться не мог. Причем этой сволочи, Лавру, строго-настрого приказали остаться на базе, но он спрятался в бэтээре и, когда мы попали в засаду, пошел в бой наравне со всеми. Представляешь себе картину? Подол рясы он заткнул за ремень, сам – в берцах и в каске, а на груди поверх «лифчика» – большущий крест, и борода развевается. Парень он здоровый, Игорю в росте не уступает, так что при пеших переходах по горам таскал на себе крупнокалиберный пулемет да пару-тройку цинков к нему.

– Ты говоришь, вы попали в засаду? Жутко было?

– На войне всегда жутко, Мариша! Но иногда идея сильнее страха смерти. Это не красивые слова. Я в этом убедился в Абхазии, когда видел молодых ребят, которые осознанно пошли на смерть при штурме Сухума. Они знали, что мало кто выживет в этой мясорубке, но вызвались первыми идти в атаку. Как говорится, взяли огонь на себя. А что касается Шром, то грузины подловили нас тогда в узком ущелье. Любая точка на дороге была пристреляна идеально и высчитана до сантиметра. Поэтому, понимаешь, что там приключилось? Трижды кромешный ад! Среди нас были хлопцы, которые прошли Афган, Приднестровье и Осетию, но такой трепки нам встречать не доводилось. Почти мгновенно подбили четыре абхазских бэтээра из пяти, а потом по дороге стали работать две многостволки «Град», минометы и танковые орудия. И жить стало совсем хреново. Снайперов у грузин было как грязи. Я сидел за колесом грузовика с боеприпасами и гадал, что быстрее случится: взлечу ли я на небо вместе с машиной или с пулей в черепке. Пули свистели в сантиметре от виска, голову шибко не высунешь, вот я и считал, сколько магазинов выпустил в меня снайпер. «ВСВД» – снайперская винтовка, десять патронов на магазин. Так вот, за четверть часа грузинский снайпер, который следил за мной лично, расходовал восемь штук, затем – перекур, и снова восемь-десять...

– Неужели нельзя было отступить, найти какое-то естественное укрытие? Я вот смотрю на горы, в этих лесах можно всю жизнь прятаться, никто не найдет.

– Это так кажется. – Арсен печально улыбнулся. – Найдут, еще как найдут! К тому же снайперы сидели на высотах, а мы внизу, на дороге. И я был не единственной мишенью. Лавр прятался за соседним колесом, а Игорь – за сгоревшим бэтээром. И по ним, и по каждому из наших ребят работали снайперы. Позже мы узнали, среди них были «белые колготки» – девки-снайперы из Прибалтики. Так вот эти сволочи не позволяли поднять головы, хотели заставить нас драпать обратно, чтобы разнести при отходе вдребезги. Но наши не побежали, а рассыпались по склонам и открыли ответный огонь. Семь часов боя! Грузины повесили над ущельем вертолеты и двинули вперед танки с пехотой в атаку. Но наши ребята тоже озверели и расквитались с ними на полную катушку. Свалили вертолет и подожгли танк из гранатомета, а потом принялись косить пехоту... Тогда я впервые услышал, как голосили грузины: «Мишвеле! Мишвеле!» Впрочем, при взятии Сухума они голосили еще громче.

– Что это значит?

– Мишвеле? Типа русского «караул», а вернее – «спасите, помогите». Конечно, в шромском мордобое бичорикам повезло. Потери грузин в два раза превосходили наши, однако разгромить их полностью нам не удалось. Но, так или иначе, мы выбрались. Сотворив молитву, Лавр ползком подобрался к воронке, где я валялся без сознания от потери крови, и волоком протащил меня метров двести до укрытия. Это потом мне рассказывали, как по Лавру лупили из пулемета, а он, укрывшись в камнях, осенял этих скотов крестным знамением и кричал: «Да простит вас Господь, вашу душу мать!» А затем Игорь нес меня сквозь заросли на своих могучих плечах. Через день они нашли меня в госпитале в Гудаутах, и мы выпили три бутылки церковного кагора, как сказал Лавр, «святой водицы для залечивания ран». После войны он не вернулся в свой приход. Дескать, много крови на руках. И сейчас живет отшельником в горах, замаливает грехи и попутно занимается пасекой. У него около сотни пчелиных семей, так что живет, не тужит.