Галина Зарудная - Яд иллюзий

 Я на секунду замешкалась, не зная, стоит ли поднимать интересующий меня вопрос при ребятах.

 – Где Алиса? – Я заметила, что девушки нет среди присутствующих.

 – А мы не ее уровень, – неожиданно выпалил молодой человек, который перед тм читал стихи. Ларисе Михайловне пришлось пояснить:

 – Алиса ушла из труппы. У девочки сложный период, она запуталась…

 По взгляду женщины я догадалась, что ей не приятно обсуждать и тем более осуждать поступок Алисы при учениках. И тогда я предложила:

 – Может, мне стоит поговорить с ней?

 Кажется, эта идея женщине понравилась, потому что она воодушевленно подхватила:

 – Знаете что, а вы попробуйте! Человек вы умный, образованный, найдете, что сказать. Может, именно вы сможете повлиять на нее…

 Я заметила, что молодые люди разглядывают меня с затаенным интересом, словно не осмеливаясь о чем-то спросить.

 – Правда, что вы были крутым театральным критиком? – Наконец решился парень.

 Я скромно отшутилась:

 – То, что много писала о театрах - это правда.

 – Так напишите о нас, – воскликнул он.

 – Боюсь, я сейчас не в форме. Давно не пишу об искусстве.

 – Приходили бы чаще, – уверил он,  – тогда бы и форма быстро вернулась. А мы вам такой спектакль сыграем, поверьте – столица умрет от зависти!

 – Обещаешь, – рассмеялась я, оценив эту «угрозу».

 – Да уж мордой не ударим!

 Лариса Михайловна подала мне листок с адресом.

 – Толик у нас экстраверт, – сказала она с теплотой.

 Я уже попрощалась с ними, когда Толик вдруг любвеобильно подметил:

 – Знаете, Аня, вам бы черный парик, ну, такой - с челочкой – и вы ну просто вылитая…

 – Тебе вечно мало внимания, – резко одернула его руководительница. – Не навязывайся!

 – Ты хотел сказать, Клеопатра? – Усмехнулась я сардонически. – О нет, для Клеопатры я слишком бледная. Но за комплимент благодарю.

 Лариса Михайловна тем временем вызвалась сопроводить меня до холла, что выдавало ее желание поговорить наедине. Старуха-вахтерщица с чуткостью сторожевого пса следила за каждым нашим жестом и звуком. Лариса Михайловна понизила голос почти до шепота:

 – В кабинете было неудобно о таком спрашивать… Но, скажите честно, вы знаете, где Кирилл?

 –  Разве вчера он к вам не заходил? – Я не сразу смогла понять, что она имела в виду.

 – Мы его уже больше недели не видели. – Призналась женщина с неподдельным беспокойством. – Скажу по-правде, я не верю, что он способен скрываться.

 – Скрываться, –  удивилась я. – Почему вы так подумали?

 – О, Боже, простите, это так неприятно, – женщины смущенно потупила глаза. – Алиса пошла с таким заявлением после того, как увидела вас с Кириллом, покидающих пределы города. Глупость сделала! Я ее не оправдываю. Но мы все знаем, что помимо жилья, что он арендует здесь, есть еще какое-то место за городом. Но никто там не был, и в общем… Не подумайте, что кто-то собирается вмешиваться в ваши личные с ним отношения, только я вынуждена напомнить, что он давал подписку о невыезде…

 Я некоторое время смотрела на нее не моргая, сраженная не так известием, что Кирилл может скрываться, как ее фразой «ваши личные с ним отношения». Потом недоумевала еще больше, почувствовав, что щеки пылают огнем, как будто меня застигли на чем-то непристойном.

 Не знаю, каким образом мне удалось при этом с абсолютной внешней безмятежностью заключить:

 – Никакие отношения, кроме дружеских, нас с Кириллом Чадаевым не связывают. А то, что он скрывается от чего-то – больше похоже на абсурд. По-моему, скрываться вообще не в его духе, тем более, если речь идет о недоразумении. Он либо еще ничего не знает, либо просто сейчас, пока мы соображаем, что к чему, общается с прокурором.

 – Вы, конечно, правы, Анна, простите… Почему-то все так запуталось в последнее время. Я ничего не понимаю…

 Но запуталась не только она. До того дня мне еще более-менее все казалось явным. Теперь же, когда я решилась взглянуть в лицо действительности, она, как выяснилось, ждала меня в боевой готовности, с целым арсеналом испытаний и жестоких сюрпризов.

 Роковые события, как правило, происходят стремительно.

 Только, чтобы разобраться в них до конца, требуется слишком много времени и усилий.

 Странная особенность есть у людей – настырная, бестактная, голодная на детали – домысливать фрагменты чужой жизни! И чем меньше открываешься окружающим, тем страшнее становятся «скелеты» в твоем шкафу.

 Говорю, как человек, ежедневно натыкающийся на притензийные взгляды и неозвученные вопросы (о подробностях моей личной жизни, конечно). Ничуть не удивилась бы, узнав, что соседи, которых я к тому же почти не знаю, видят меня если не тихо помешанной, то несчастной старой девой с проклятием на роду – несомненно.

 Мало кто знал все подробности тех событий, что мне пришлось пережить. В провинции не каждый с жадностью следит за столичными сенсациями. А кто и знал, воспринимал по-своему. Одни жалели меня и боялись лишний раз заговорить в моем присутствии. Вторые считали настолько странной особой, что всячески избегали. Третьи, напротив, почему-то думали, что эдак мне и поделом.

 А я с одинаковым равнодушием относилась ко мнению каждого из них.

 Потому что жалость – это не то же, что и сочувствие; это удар хлыстом по кровоточащей ране. Испытывать неизъяснимый страх к замкнутой личности способны лишь глупые люди. Ну а порицание… думаю, здесь объяснять нечего.

 Пусть несхожие убеждения – с неразличимой жестокостью бьют по нерву.

 К примеру, сотрудничество с Борщевым поначалу давалось пыткой, он обращался со мной, как с фигурой из песка, убежденный, что я развалюсь при малейшем неуклюжем движении. Уже на вторую нашу встречу я откровенно попросила его не смотреть на меня, как на вымирающий вид. В конце концов, раз я продолжала жить, работать, адаптироваться в окружающей среде, зачем заставлять меня снова и снова пережевывать свою горькую пилюлю?

 Лада Пикулина еще при знакомстве дала понять, что задумчивыми грустными глазками ее не проймешь – крепка, как сталь броня снобизма! А кто на что горазд - то, значит, имеет.  Я в ее представлении заслужила именно «разбитое корыто», возомнив из себя столичную королеву. Да вот – вернулась, как и положено – ни с чем, поджав хвост, как побитая собака.

 Только со всеми так прямо не поговоришь, как с Борщевым. А существам с врожденной бессердечностью, как у Лады, я бы ни за что не позволила заглядывать мне в душу.

 Бессмысленно тратить силы на то, чтобы объясняться перед каждым встречным. Насколько проще и безболезненнее жить, зная свое и ни перед кем не отчитываться. А судачить… станут неизбежно, всегда и при любых обстоятельствах.