Джулия Куин - Когда он был порочным

Боже правый, теперь он пялится на пальцы ее ножек! На пальцы босых ножек! Что дальше-то будет?

– Почему ты сердишься на меня? - снова спросила она.

– Я не сержусь, - отрезал он. - Я просто хочу, чтобы ты убралась… - Он вовремя осекся. - Удалилась из моей спальни.

– Это потому, что я собралась снова выйти замуж? - спросила она глухим от волнения голосом. - Поэтому?

Он не знал, что ответить, и просто продолжал сердито смотреть на нее.

– Ты считаешь, что я тем предаю Джона, - продолжала она тоном обвинителя. - Ты считаешь, что мне следует провести остаток жизни, оплакивая смерть твоего двоюродного брата.

Майкл прикрыл глаза.

– Нет, Франческа, - сказал он устало. - Никогда ничего подобного…

Но она не слушала его.

– Ты думаешь, я перестала оплакивать его? - сердито воскликнула она. - Ты думаешь, я не вспоминаю о нем каждый божий день? Ты думаешь, это приятно - сознавать, что мой повторный брак будет пародией на то, что для меня свято?

Он посмотрел на нее. Она дышала тяжело, вся во власти гнева, и, вероятно, скорби тоже.

– То, что было у нас с Джоном, - продолжала она, теперь уже дрожа всем телом, - я и не надеюсь обрести, выйдя замуж за кого-нибудь из тех мужчин, что шлют мне цветы. Для меня сама мысль о повторном браке - это профанация, и себялюбивая профанация к тому же. Если бы мне не хотелось ребенка так… так чертовски сильно…

Она умолкла то ли от избытка чувств, то ли потрясенная тем, что с ее губ сорвалось самое настоящее проклятие. Она так и стояла, хлопая ресницами, приоткрытые губы ее дрожали, и вид у нее был такой, словно она может рассыпаться на кусочки от малейшего прикосновения.

Ему следовало проявить больше сочувствия. Следовало попытаться утешить ее. Он так бы и поступил, если бы только они сейчас находились в какой-нибудь другой комнате, а не в его спальне. А так он способен был только на одно: следить за тем, чтоб дыхание его не сделалось слишком тяжелым и частым.

И за собой следить.

Она снова взглянула на него. Глаза ее были огромными и сияли невыносимой синевой, даже при свете свечей.

– Ты не понимаешь, - сказала она, отворачиваясь. Подошла к длинному, низкому комоду, тяжело оперлась о него. Пальцы ее так и впились в дерево. - Ты просто не понимаешь, - прошептала она, все так же стоя к нему спиной.

И почему- то это оказалось последней каплей. Больше он выносить этого не мог. Нет, право же: она встала у него на пути, требуя ответов на вопросы, которых и понять-то не могла; она ввалилась в его спальню; довела его до последней крайности, а теперь собирается отмахнуться от него? Повернуться к нему спиной и отделаться замечанием, что он ничего не понимает?

– Чего именно я не понимаю? - спросил он и пошел к ней. Ноги его ступали тихо, но быстро, и он сам не заметил, как уже стоял за ее спиной, так близко к ней, что мог коснуться ее, мог схватить то, что схватить так долго желал и…

Она резко обернулась:

– Ты… - И она смолкла. И не издала более ни звука. Только смотрела ему прямо в глаза. - Майкл? - прошептала она наконец. И он не понял, что это было - вопрос или мольба?

Она стояла совершенно тихо, и слышен был только звук ее дыхания. И глаза ее были устремлены на его лицо.

По пальцам его побежали мурашки. Тело его горело. Она была совсем рядом. Никогда еще она не стояла так близко к нему. И если бы так стояла любая другая женщина, а не она, он бы голову дал на отсечение, что от него ждут поцелуя.

Губы ее были приоткрыты, глаза смотрели невидяще. И лицо ее понемногу запрокидывалось, как если бы она ждала поцелуя, и желала поцелуя, и удивлялась, отчего он еще не склонился к ней и не решил ее судьбу.

Он что- то сказал. Возможно, он произнес ее имя. Грудь ему теснило, сердце так и бухало внутри, и невозможное вдруг стало неизбежным, и он понял, что на сей раз его уже ничто не остановит. На сей раз это был не вопрос самообладания, или самопожертвования, или чувства вины.

На сей раз пришло его время.

И он поцелует ее.

Когда она думала об этом происшествии позднее, то находила единственное оправдание своему поведению: она не подозревала, что он стоит прямо за ее спиной. Ковер в спальне был мягкий и толстый, и она не слышала его шагов из-за того, что кровь так и гудела в ушах. Она не знала всего этого, никак не могла знать, потому что разве иначе она развернулась бы так круто, намереваясь, собственно говоря, сказать ему какую-то резкость? Она собиралась сказать ему что-то ужасное и очень обидное, чтобы он осознал свою вину и всю безобразность своего поведения. Но когда она повернулась…

Оказалось, что он совсем рядом. Их разделяло едва ли несколько дюймов. Сколько лет прошло с тех пор, как мужчина стоял так близко к ней, и уж Майкл-то не стоял так никогда в жизни!

Она не могла говорить, она не могла думать, вообще ничего не могла делать - только стояла, и дышала, и смотрела в его лицо, понимая с невыносимой ясностью, что ей хочется, чтобы он поцеловал ее.

Чтобы Майкл поцеловал ее.

Боже правый, она хотела Майкла!

Ее словно ножом по сердцу полоснуло. Нехорошо было испытывать подобные чувства! Нехорошо было вообще хотеть мужчину. А уж Майкла…

Ей следовало уйти из спальни. Черт, даже убежать! Но она словно к полу приросла. И не в силах была оторвать взгляд от его глаз и сдержать трепет влажных губ, и когда ладони его легли ей на плечи, она не стала возражать.

Она даже не шевельнулась.

И может быть - только может быть! - она даже чуть подалась ему навстречу, подчиняясь ритму того трудноопределимого, подобного танцу, что возникает между муж- - - чиной и женщиной.

Так много времени прошло с тех пор, как мужчина притягивал ее к себе, намереваясь поцеловать, но есть вещи, которых тело не забывает.

Он коснулся ее подбородка и чуть поднял ее лицо.

И она снова не сказала «нет».

Она смотрела на него, полураскрыв губы, и ждала…

Ждала первого мгновения, первого прикосновения, потому что, хотя целоваться с Майклом было ужасно и дурно, она все же знала, что ощущение будет неземное.

Так оно и оказалось.

Его губы коснулись ее легчайшим, нежнейшим прикосновением, которое было лишь намеком на ласку. Этот поцелуй был из тех, что обольщают изысканностью, потрясают до дрожи и порождают неутолимую жажду большего. Где-то в закоулках ее затуманенного сознания таилась мысль, что это дурно, даже не просто дурно, а безумие какое-то. Но она не смогла бы шевельнуться, даже если бы языки адского пламени начали лизать ей подошвы.

Она была загипнотизирована, прикована к месту его прикосновением. Она вообще не в силах была сделать какое-либо движение, даже поощряющее, - только мягко качнулась к нему всем телом. Но она не сделала ни малейшей попытки отшатнуться.