Инна Бачинская - Танец на тлеющих углях

Она всхлипывает, вытирает слезы салфеткой. Шибаев наливает ей воды. Она выпивает залпом, гулко глотая.

– Скажите, Геля, у него были враги? – спрашивает он через минуту-другую.

– Враги? – Она недоуменно смотрит на него – видимо, переход слишком стремителен. – Какие враги?

– Которые могли желать ему смерти? Отомстить за что-то…

– Желать смерти? Не знаю… – Она опустила глаза, борясь с собой. Шибаев видел, что ей хочется назвать имя Ирины, но она не посмела. Она была прозрачной, как стекло. Обиженная, завистливая, не очень умная… Вечная девочка!

Любовник Ирины… Был, значит, любовник. Хотя она и не скрывала, что были. И где же он сейчас, этот любовник? И характерец у нее, оказывается, тот еще! Но разве можно верить словам завистницы?

Кухня Васиного дома превратилась в лабораторию алхимика. Оттуда неслись резкие, шибающие в нос технические запахи и шел дым. Сэм колдовал над Васиными картинами, чертыхаясь, роняя на пол банки с растворами и какие-то металлические предметы. Кустодиевская женщина Татьяна была отправлена в недельный отпуск с сохранением содержания. Вася время от времени подходил к двери и озабоченно наблюдал за потугами напарника.

– Ничего, Василек, – бормотал суетящийся Сэм, – пробьемся!

– А ты, Сема, уверен, что сумеешь? – спрашивал Вася.

– Конечно, уверен! – отвечал тот. – Теоретически! Признаюсь, опыта у меня пока нет, только инструкция от одного умного человека. Но ты же знаешь, я способный. Вот увидишь, Василек, все будет о’кей! Расслабься!

– Ты не сожги смотри…

– Упаси бог! – кричал в ужасе Сэм. – Не говори под руку! Все будет о’кей, пробьемся!

К немалому удивлению Васи, в результате усилий Сэма обе его картины стали выглядеть достоверно старыми. Оригинальный холст был старым изначально – потемневший с изнанки, с обтрепанными краями. Свежие Васины краски потускнели от «времени» и покрылись трещинками, заполненными пылью промчавшихся лет.

– Ну, Сем… – только и выговорил растерянно Вася, разводя руками. – Я, если честно, даже не знаю…

– А ты боялся! – напомнил Сэм, который и сам боялся.

Они стояли перед «Розовой церковью» и «Портретом молодого человека», который, с их легкой бессовестной руки (или рук!), был определен автопортретом Всеволода Рудницкого. Но для остальных – для племянника Гемфри Блейка и впоследствии всего мира – это был портрет неизвестного молодого человека. Вот если бы Гемфри признал этого молодого человека своим дядей… тогда другое дело, но об этом даже мечтать не приходилось! Ни Сэм, ни Вася не имели ни малейшего представления о том, как выглядел настоящий Всеволод Рудницкий. С другой стороны, старый Гемфри и сам мог давно забыть дорогое лицо.

Неважно, дядя или не дядя! А важно то, что два замечательных полотна, предположительно кисти незаслуженно забытого кубофутуриста Всеволода Рудницкого, красовались на подрамниках в студии Васи Монастыревского, вызывая восхищение и восторг Сэма Вайнтрауба. В левом нижнем углу полотен скорее угадывалась, чем была видна, маленькая черная буковка «в» с хвостиком. Не то Всеволод, не то Василий…

На другой день Сэм, свернув картины и аккуратно упаковав их в тубы, отправился добывать сертификаты. Он волновался, но виду не подавал, держался браво. Вася, полный беспокойства, долго стоял и смотрел вслед его машине. Кубик, которому передалось возбуждение друзей, стоял рядом и негромко тявкал.

Вася не находил себе места до самого прихода Сэма. Ему стало казаться, что их затея изначально безнадежна и преступна, что приятеля уже арестовали, а картины конфисковали, и теперь с минуты на минуту приедут за ним, Васькой Монастырем, и, надев наручники, повезут в кутузку.

А Сэма все не было. Неяркое солнце ушло за тучи в два часа дня, и заморосил мелкий осенний дождь, а он все не ехал.

Сэм появился под вечер, радостно-возбужденный и слегка хмельной. Помахал тубой:

– Все о`кей, Василек! Победа!

– Получилось? – выдохнул Вася.

– Ха! Еще как получилось! Знаешь, Василек, почему женщина не может быть настоящим экспертом? А? – Он подождал ответа, но Вася не знал, что сказать. – Ей не хватает способности абст-ра-ги-ро-ваться! Женщина смотрит на картину и думает не о художнике, его эпохе или стиле, а о том, как она выглядит на ее фоне! Она всегда думает только о себе. Марина Башкирцева, жена этого портретиста Кольки, милейшая дама, но, к сожалению… Нет, к счастью для нас, ничегошеньки не понимает в живописи! Знаешь, что она сказала?

– Что?

– Что, с ее точки зрения, полотна эти не представляют ни малейшей художественной ценности, что это довольно жалкие аматорские потуги на псевдофутуризм, а Всеволод Рудницкий не профессиональный художник, а самоучка, безуспешно пытающийся работать в стиле известных мастеров. И излагалась эта чушь со страшно ученым видом. Ей бы только книги писать по псевдоистории искусств, этой директрисе музея!

– А может… – начал Вася упавшим голосом.

– Не смей даже думать! – закричал Сэм. – Это шедевры, Василек, поверь мне, старому опытному дилеру! Она просто дура, эта твоя Марина! Колькина муза… неудивительно, что он ляпает известные портреты! Виталя Щанский все время над ним издевается. Хотя, признаю, хороша! Она спросила, зачем они мне нужны, эти поделки, и откуда я вообще знаю, что это Всеволод Рудницкий, которого нет ни в Интернете, ни в энциклопедиях – она тут же при мне проверила. Я отвечаю: о том, что его звали Всеволодом Рудницким, я знаю от старушки, которая мне их продала. Мол, та сказала, что это картины ее дедушки. Старушку я встретил на базаре, фамилию и адрес не спросил. Точка. А зачем нужны… Понимаете, Марина, говорю, мой приятель, профессор-искусствовед из Нью-Йорка, прекрасный человек, фанат, пишет монографию о стилях в европейской живописи начала прошлого века, вот, хочу сделать ему подарок. Я понимаю, говорю, что это туфта, но все-таки оригинал и, главное, начало прошлого века! – Сэм захохотал восторженно. – Она показала мне музейные экспозиции – я не смог отвертеться. Неплохо, старик, совсем неплохо. Даже старинный китайский фарфор есть. И две картины… я бы и сам от таких не отказался! Американские импрессионисты. Эверетт Шинн – он мне всегда нравился, радостный художник, его «Девушка с розой». Довольно неплохая копия, хотя Марина считает, что это оригинал. Ха! Я, конечно, не стал спорить, не хотел портить ей праздник, хотя уверен, что видел «Девушку» в каталогах «Смитсониан музеум» в Вашингтоне. Но даже копия хороша! А второй – Джон Генри Хилл, этого я увидел впервые. Голубые цветы вроде громадных незабудок. Очень даже… впечатляет. Я все не мог успокоиться… – Сэм хихикнул. – Неужели, говорю, оригиналы? Да быть такого не может! Откуда? Оказывается, подарок почетного гражданина города.